Я кашлянул. Она подняла голову и улыбнулась. И тут грянуло нечто подобное землетрясению. Меня словно выбросило из меня самого. Затмение. Но это уже случилось не со мной. Я превратился во внешний разум, определяющий масштаб катастрофы, произошедшей с моим двойником. И в то же время голос мне нашептывал: «Ты был готов к этому. Все твое расследование было затеяно ради этой встречи, ради этого потрясения».
– Вы французский полицейский?
Она улыбнулась, и зубы влажно блеснули у нее за губами. Манон подвинулась, чтобы освободить мне место на скамье. Ее роскошные формы при этом движении обрисовались еще четче. Анемичная девчушка напоминала теперь бело-розовых красоток с календарей «Плейбоя». Она показала мне книгу в желтой обложке:
– У них здесь есть несколько французских книжек. И все на религиозные темы. Я их выучила наизусть.
Она перечисляла названия, но я не слышал. Я чувствовал себя так, будто меня оглушило взрывом или ослепило ярким светом. Чтобы вернуться к действительности, мне пришлось сделать над собой усилие.
– Вы знаете, зачем я здесь? – спросил я.
– Анджей мне объяснил. Вы приехали, чтобы меня допросить.
– По-моему, вы не удивлены моим визитом.
– Я прячусь уже три месяца. Разумеется, я была готова к тому, что меня найдут. Полиция обожает меня допрашивать.
Что ей известно о ходе расследования? Знает ли она о самоубийстве Люка? О смерти Стефана Сарразена? Нет. Кто бы мог информировать ее здесь, за этими стенами? Разумеется, не Замошский.
Я сел и, ощущая привкус бумаги во рту, продолжил:
– Я не следователь. Не в общепринятом понимании. Я здесь неофициально.
– Что же вас сюда привело?
– Я друг Люка. Люка Субейра.
Она слегка встряхнула головой. Ее улыбка спряталась за гладкими прядями волос. В полутьме она напоминала расплывчатые фотографии шестидесятых. Бусы из плодов и цветы в волосах. Я не застал ту эпоху, но всегда представлял ее себе как благословенное время. Эра идеализма, бунта и музыкального взрыва. Передо мной была одна из фей тех лет.
– Как у него дела? – рассеянно спросила она.
– Очень хорошо, – солгал я. – Его повысили, и теперь я веду это расследование.
– Тогда вы зря совершили это путешествие.
– Почему?
– Я вам ничего не смогу рассказать. Я всего лишь мадемуазель Нет-Нет. – Склонив голову набок, она продолжила механическим тоном: – Вы помните, что произошло двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года? – Нет. – Знаете ли вы, кто пытался утопить вас в колодце? – Нет. – Сохранились ли у вас воспоминания о коме, которая за этим последовала? – Нет. – Есть ли у вас подозрения по поводу убийства вашей матери? – Нет. – Я так долго могу продолжать… На все вопросы у меня один ответ.
Я закрыл глаза и вдохнул запах зелени, который становился все сильнее. С темнотой приходила сырость. Действительно, приближалась гроза, но в более холодном, более гнетущем варианте, чем в Юра. В польском варианте. Впервые за то время, что я себя помнил, я не хотел курить. Я заметил название ее книги: «Тесные врата» Андре Жида.
– Вам это нравится? – спросил я, не найдя других тем.
На ее лице появилось выражение нерешительности. Ее пухлые губы вызвали у меня мысль об ореолах вокруг ее сосков. Какие они у нее? Такие же нежные и розовые, как и губы? Во мне медленно поднималась какая-то сила. Это не было острое, сумасшедшее, стыдное желание, возникшее у меня при виде директрисы «Маласпины». Но глубокое, радостное, отрешенное от какой бы то ни было мысли.
Сосредоточившись на книге, я настойчиво продолжал:
– Вам не нравится эта история?
– Я нахожу ее… незначительной.
– Вас не волнуют искания этой молодой женщины?
– Для меня религия – это широко открытое окно. И конечно, не такая куцая вещь, как в этом романе.
Подростком я двадцать раз прочитал эту книжку Жида о судьбе маленькой женщины, которая предпочла Бога своему жениху, возвышенную любовь – всем плотским отношениям.
Я отважился на комментарий:
– Жид говорил о самопожертвовании, которого требует приобщение к Богу. Даже сами эти врата – узкая щель, фильтр. В конце – безупречность, которая…
Она прогнала мои размышления непринужденным жестом. Я снова представил себе ее округлости под джемпером, синие жилки, просвечивающие сквозь белую кожу. Во мне продолжал подниматься жар. Неудержимый и знакомый. Я ощутил эрекцию.
– Какое самопожертвование? – спросила она более твердым голосом. – Для того чтобы прикоснуться к Богу, нужно себя уничтожить? Как раз наоборот! Надо быть собой. Прислушиваться к себе, чтобы найти спасение. Это слова Христа – Бог в нас!
– Вы католичка?
– Если бы не была, то здесь бы стала. Здесь больше нечего делать!
Она машинально перелистывала страницы. На лице ее появилось строгое выражение. Я понял, что первая Манон – это только преддверие другой, более глубокой. Теперь ее лицо было суровым, напряженным, мрачным. В девушке нашло секретный приют другое существо: серьезное, строгое, печальное, обладающее ночной красотой.
Я осознал, что она продолжала говорить:
– Что? Извините меня, я немного отвлекся…
Она хрипло засмеялась, почти как мужчина. Тотчас же вернулся свет. Ее маленькие резцы сверкнули между ее губ, как вечные снега.
– Можно перейти на «ты», не правда ли? Я говорила, что меня здесь редко навещали.
– Вы… ты скучаешь?
– Да просто подыхаю от скуки!
Наши реплики, казалось, были расписаны как в фильме, только в них не было никакой логики, так как страницы сценария перепутались.
– Раньше, – продолжала Манон, – я была студенткой биофака. У меня были друзья, экзамены, кафе, где я любила проводить время. Я излечилась от своих прежних страхов, от постоянной настороженности…
Она поджала под себя ногу.
– А потом наступило прошлое лето. Моя мать исчезла. Я оказалась один на один с полицейскими. Я не понимала, кто или что мне угрожает. Кошмар вернулся в одно мгновенье. Появился Анджей и уговорил меня приехать и укрыться здесь. Он был очень убедителен. Сегодня я уже не знаю, что происходит. Но по крайней мере чувствую себя в безопасности.
Пошел дождь. В галерее стало свежее. Я хранил молчание, и выражение лица у меня, видимо, становилось зловещим. Манон снова засмеялась и погладила меня по щеке:
– Я надеюсь, что ты здесь останешься! Поскучаем вдвоем!
От прикосновения ее пальцев по телу пробежала электрическая искра. Желание исчезло, уступив место более широкому, всеобъемлющему чувству. Опьянению, которое уже походило на любовное оцепенение. Я попал в ловушку. Где была Манон, которую я рисовал в своем воображении? Маленькая одержимая, переступившая порог смерти? Женщина, подозреваемая в убийстве, в сговоре с дьяволом, в…
