– Люк, вы с нами?
Молчание.
– Люк?
Он больше не двигался. Его черты обострились, окаменели. Зукка обратился к Тюилье по внутренней связи:
– Пульс?
Невропатолог взглянул на прибор, издававший размеренные «бип-бип», как гидролокатор.
– Тридцать восемь. Если сердцебиение не нормализуется, мы все остановим.
Зукка сделал еще попытку:
– Люк, ответьте мне!
Тюилье наклонился к микрофону на пульте:
– Пульс тридцать два. Останавливаем. Ах… черт!
Невропатолог бросился к двери и вышел в зал. Все взгляды устремились на монитор – волны превратились в прямую линию, и раздался непрерывный писк. Люк мысленно переживал свою смерть – до такой степени, что умер вторично.
Врачи и медсестры устремились за Тюилье и засуетились вокруг столика на колесах. Невропатолог, наклонившись над креслом, отдал приказ:
– Адреналин. Двести миллиграммов.
Поднявшись, Зукка тоже склонился над Люком. Он повторял:
– Ответьте мне, Люк. Слушайте мой голос!
Электрокардиограф в кабине пищал как оголтелый. Нам был слышен усиленный микрофонами шелест халатов. Мы тоже заволновались, не зная, что делать. Зукка заорал:
– ЛЮК, ОТВЕТЬТЕ МНЕ!
Тюилье отстранил его плечом.
– Подвинься, черт подери, он умирает! Инъекцию, быстро!
Сестра сунула в руку невропатолога шприц, и они попытались распрямить грудь Люка, твердую, как дерево. Другая сестра размахивала присосками дефибриллятора под пронзительные сигналы приборов наблюдения. Тюилье тихо ругался:
– Черт подери… Он отдает концы у нас под носом!
Зукка все еще склонялся над Люком, держа его за запястья:
– ЛЮК! ОТВЕТЬТЕ МНЕ!
– Я здесь.
Все застыли. Зукка в согнутом положении, Тюилье с поднятым шприцем, врачи и сестры – кто как стоял. Кардиограф в кабине возобновил свои «бип-бип», сначала с большими интервалами. Гипнотизер выдохнул:
– Люк, вы… вы меня слышите?
Люк ответил не сразу. Его запрокинутая теперь голова была почти не видна. Угадывались закрытые глаза, рыжие ресницы, нижняя часть лица застыла. Это была бледная тень Люка. Человеческая душа где-то блуждала. Вдруг глухой голос произнес:
– Я вас жду.
Зукка подал знак Тюилье вернуться в кабину. Невропатолог неохотно попятился. Медперсонал последовал за ним. Все заняли свои места. Круг гипноза был восстановлен. Психиатр снова сел.
– Где вы, Люк? Где вы… теперь?
– Я покинул тело.
Зловещий голос звучал будто издалека. Зукка помолчал. Без сомнения, он собирался с мыслями и приходил к тем же выводам, что и мы. Опыт воссоздания временной смерти начался.
– Что вы видите?
– Себя. Под водой. Я медленно двигаюсь к скале.
– Какие у вас ощущения? Я хочу сказать: ощущения того, кто находится вне вашего тела.
– Я парю. Я в состоянии невесомости. Я вижу свет.
– Опишите его.
– Белый, широкий. Огромный.
В кабине послышался вздох облегчения. Свет – признак «классической» галлюцинации. Мы избежим кошмара.
Но Люк встрепенулся:
– Он исчезает… Я… – Голос его стал загробным. – Он превратился в точку… Булавочную головку… В конце туннеля… Мне кажется, это я несусь от него прочь… Я… – Из горла Люка вырвался хрип, и он просипел: – Я все дальше… Кругом черно… Я… Нет, подождите…
Он с трудом сглотнул. Дыхание его сделалось частым и болезненным.
– Свет возвращается… Он красный…
– Рассмотрите лучше… Опишите этот свет.
– Он смутный, неясный… Он живет.
– Как это?
– Он мигает…
– Как маяк, как сигнал?
– Нет… Он пульсирует… Как сердце…
В кабине воцарилось мертвое молчание. Атмосфера была пронизана волнением. Напряжение до того сгустилось, что казалось, под его напором сейчас лопнет стекло. Я опустил глаза на рубиновый свет датчика вокруг пальца Люка – материализованный образ того, о чем он говорил.
– Он меня зовет… Свет меня зовет…
– Что вы делаете?
– Я иду к нему. Я плыву по коридору.
– Коридор. Опишите мне его.
– У него живые стены.
– То есть?
Люк издал саркастический смешок, потом выгнулся, как будто у него болела спина:
– Стены… Они состоят из лиц… Лиц, погруженных в тень, рвущихся оттуда… они страдают…
– Вы слышите их призывы?
– Нет, они просто вопят и стонут… Им плохо… У них нет ртов. Вместо них открытые раны…
Мне вспомнился Данте:
Мы были возле пропасти, у края,
И страшный срыв гудел у наших ног,
Бесчисленные крики извергая.
[33]
Я подумал о ватиканских свидетельствах. Люк достиг своей цели – пережил негативный предсмертный опыт. Он стал «лишенным света».
– Вы все еще видите красный свет?
– Он приближается.
– А теперь?
Люк не ответил. Лицо его покрылось испариной. Казалось, он спускался в себя, преодолевал внутренние барьеры, физические и психические.
– Люк, что вы видите?
Мне в ноздри ударил какой-то запах. Резкий, лекарственный, смешанный с запахами камфары и экскрементов. Я его сразу же узнал – запах Агостины в «Маласпине». Люк разразился хохотом. Психиатр повысил голос:
– Что вы видите?
Люк протянул руку, как будто хотел до чего-то дотронуться. Его голос стал тонким-тонким:
– Красный свет… Стена. Изо льда… Или из лавы… Я не знаю. За ней что-то колышется…
– Что именно?
– Какое-то существо, прямо за стенкой. Можно сказать… Можно сказать, что оно плавает… в ледяной воде. Хотя я чувствую, что температура там как в жерле вулкана…
Ледяная кора – воплощение чистой скорби. Красная лава – символ душевной агонии. «Жерло» Люка оказалось открытой дверью в многоликий, бесконечный, вневременной мир. В ад?
– Опишите, что вы видите… Хотя бы отдельные детали.
– Я вижу… лицо… Оно горит. Я чувствую его жар, я…
– Опишите это лицо, Люк. Сосредоточьтесь!
