– А ты-то, – спросила она, – почему пришел сегодня?
В ее тоне слышалось недоверие. Она всегда воспринимала меня как врага или по меньшей мере как противника. Я представлял собой недоступную для нее часть жизни Люка, ту мистическую глубину, которая от нее ускользала… И конечно же его работу полицейского. По ее мнению, это и было причиной его поступка.
– Я хотел тебя кое о чем спросить.
– Конечно. Это же твоя работа.
Я наклонился к ней и сказал как можно мягче:
– Я должен понять, что было у него на уме.
Она согласно кивнула, вытащила из рукава бумажный платок и высморкалась.
– Он ничего не оставил? Может, записку? Сообщение?
– Я бы тебе сказала.
– А в Верне ты искала?
– Я ездила туда сегодня после полудня. Там ничего нет. – Она помолчала и добавила: – Вечно эти тайны. Он не хотел, чтобы кто-нибудь понял.
– Он не болел?
– Ты о чем?
– Ну не знаю. Не делал анализов, не ходил к врачу?
– Нет, ничего такого.
– А каким он был в последнее время?
– Радостным, веселым.
– Радостным?
Она исподлобья посмотрела на меня:
– Он казался сильным, был таким деятельным, возбужденным. В его жизни что-то изменилось.
– Что?
Помолчав, она выпалила:
– Мне кажется, у него была любовница.
Я чуть не упал с дивана. Люк – янсенист. Он не то чтобы выше, а скорее вне плотских удовольствий. Это все равно что заподозрить папу в том, что он украл реликвии Ватикана для перепродажи.
– И у тебя есть доказательства?
– Предчувствия. Подозрительные совпадения. – Ее взгляд стал ледяным: – Вы ведь это так называете?
– Какие же?
Она не ответила. Опустив глаза, она судорожными движениями рвала в клочки бумажный платок. В этом жесте не было горя, скорее бешенство.
– У него изменилось настроение, – снова заговорила она. – Он был возбужден. Женщины такое чувствуют. И потом, он стал исчезать…
– Куда?
– Понятия не имею. Это началось в июле. Сначала на выходные. «Работа», – говорил он. А в августе он мне сказал, что едет в Берне. На две недели. Потом он уезжал в Европу. И каждый раз на неделю. Говорил, что ведет расследование. Но я же не дура.
– А когда прекратились эти поездки?
– В октябре они еще продолжались.
Подозрения Лоры были сильно преувеличены. Люк ей просто сказал правду: частное расследование. Что-то, над чем он работал скрытно, втайне от других. Может, как раз это дело я и ищу…
– У тебя и правда нет никаких соображений, куда он ездил?
Она снова горько усмехнулась:
– Почти никаких. Но я тоже провела маленькое расследование. Я обыскала его карманы, проверила записную книжку.
– Ты рылась в…
– Так делают все женщины. Оскорбленные женщины. Тебе этого не понять. – Ее платок превратился в крошки. – Я нашла только один намек. Один раз. Билет в Безансон.
– Безансон? Но зачем?
– Откуда я знаю? Наверное, там живет его шлюха.
– А билет от какого числа?
– От седьмого июля. В тот раз он отсутствовал четыре дня. А ты говоришь, Европа…
Лора дала мне в руки вожделенный ключ. Расследование привело Люка в Юра. Я попытался ее урезонить:
– Мне кажется, ты себя накручиваешь. Ты знаешь Люка так же хорошо, как и я. Даже лучше, чем я. Его это мало интересует.
– Да уж, – засмеялась она.
– Он сказал тебе правду: он вел расследование, вот и все. Свое личное расследование в свободное от работы время.
– Нет. У него была женщина.
– С чего ты так решила?
– Он изменился. В физическом плане.
– Не понимаю.
– Меня это не удивляет. – У нее прервалось дыхание, но она взяла себя в руки и продолжала безразличным тоном: – После рождения девочек он ко мне не притрагивался.
Я заерзал на диване. У меня не было никакого желания слушать такого рода признания. А она продолжала:
– Классический случай. Я и не настаивала. Секс его никогда не привлекал. Но этим летом все изменилось. Казалось, у него появилась потребность в сексе. Можно даже сказать, он был ненасытным.
– Но ведь это скорее знак того, что ваш брак стал более прочным, разве нет?
– Бедный Матье. Вы с ним два сапога пара.
Она произнесла это без какой-либо нежности, а затем сказала:
– Возврат к пылкости как раз и есть один из признаков измены. Муж входит во вкус, понимаешь? А тут еще угрызения совести. Что-то вроде компенсации: муженек пытается возместить жене нанесенный ущерб.
Мне действительно было не по себе. Представить себе Субейра в постели – все равно что заглянуть к священнику под сутану. Раскрыть секрет, который тебе совсем не нужен. Я встал, чтобы прекратить этот разговор, и сказал наконец о цели моего визита:
– Нельзя ли мне… могу я осмотреть его кабинет?
Она тоже поднялась и разгладила складки на серой юбке, усыпанной бумажными крошками:
– Только предупреждаю, ты там ничего не найдешь. Я уже все перерыла.
12
Кабинет был буквально вылизан до блеска. Там царил такой же нарочитый порядок, что и на набережной Орфевр. Интересно, Лора или сам Люк все здесь прибрали? Я закрыл дверь, снял пиджак, отстегнул свой «хольстер». Вряд ли здесь удастся что-нибудь найти. Но чего не бывает, всем свойственно ошибаться, и потом, у меня полно времени.
Я обогнул письменный стол и ноутбук, чтобы взглянуть на фотографии на низком столике у окна. Амандина и Камилла на пони, в бассейне, за изготовлением масок… Открытка из Рима, подписанная мной: «Мы знали только фабрику, а я нашел завод!» Под «фабрикой священников» подразумевался Сен-Мишель-де-Сез, а под «заводом» – Папская семинария. На другой фотографии был запечатлен человек в комбинезоне, на голове – каска с налобным фонарем. Он стоял перед входом в пещеру и радостно потрясал крюками и веревками. Это, несомненно, был Николя Субейра, спелеолог, отец Люка. Люк всегда отзывался о нем с восхищением. Он погиб в 1978 году в Пиренеях на дне пещеры Жандре около двух тысяч метров глубиной. В те годы я завидовал Люку оттого, что у него был такой героический отец, завидовал даже самой его гибели. Мой отец был лишь видимостью, рекламным родителем, и умер он несколько лет спустя от инфаркта, в Венеции, в «Харрис баре», после обеда, за которым было слишком много выпито. Что посеешь, то и пожнешь. Я наклонился над рифлеными шторками, закрывавшими стенной шкаф, – заперто на ключ, попытался открыть дверцу шкафчика – то же самое. Тогда я сел за письменный стол и включил компьютер.
