В последующие недели жандармы зашли в тупик. Обыск в его доме ничего не дал, так же как и попытки опознания по голосу. Следственный эксперимент, проведенный в феврале, с треском провалился. В марте Казвьель по совету адвоката отказался от своих показаний. Он заявил, что совершил самооговор под нажимом жандармов.
Именно поэтому судебный следователь Витт передал дело в судебную полицию Безансона. Полицейские избрали иную линию поведения, чем жандармы. В мае 1989 года комиссар Филипп Сеттон созвал пресс-конференцию и, презрев пресловутую секретность, сообщил, что отныне будет разрабатываться версия несчастного случая. В зале поднялся шум: о каком несчастном случае можно говорить, когда пришлось отодвигать решетку люка, а о том, что тело Манон находится в колодце, узнали благодаря анонимному звонку! Но Сеттон стоял на своем. По его словам, некоторые улики указывали на детскую игру, которая обернулась трагедией.
Эта версия разрешала сразу две загадки: то, что Манон послушно пошла за своим убийцей, и то, что на обледеневшей земле не осталось следов – оба ребенка мало весили. Но главное, благодаря этой версии появлялось много подозреваемых, о которых раньше никто не задумывался: мальчишек, которые в тот вечер играли на детской площадке.
Наиболее подозрительным полицейские сочли Тома Лонгини, 13 лет, который считался лучшим другом Манон. Каждый вечер они встречались возле дома в поселке Король. А в тот вечер?
20 мая 1989 года, после первого допроса в мэрии Сартуи, Тома отпустили. Во второй раз, в начале июня, он был вызван в судебную полицию Безансона, где его допросили судебный следователь Витт и инспектор по делам несовершеннолетних суда большой инстанции. После чего он был помещен под стражу с соблюдением строгих правил, предусмотренных при задержании несовершеннолетних.
Была оглашена официальная версия: Тома Лонгини подозревается в неумышленном убийстве. Он играл с Манон возле очистных сооружений, подвергая ее безрассудному риску. Девочка свалилась в колодец случайно. Все это Филипп Сеттон и объяснил журналистам. В заключение он был вынужден признать, что подросток ни в чем не сознался. «Пока не сознался», – уточнил он под пристальными взглядами журналистов.
Через два дня Тома Лонгини был освобожден, а полицейские получили выговор за примененные методы и излишнюю поспешность. Даже жандармы встали на сторону мальчишки. Они указали на нелепость доводов полиции и особенно настаивали на анонимных угрозах. Коль скоро Манон Симонис погибла случайно, кто же тогда признался в ее убийстве, прежде чем оно совершилось? И кто угрожал Сильви Симонис еще за несколько месяцев до гибели ее дочери?
Неудачным обвинением против Тома Лонгини и завершилось расследование. С сентября 1989 года Жан-Клод Шопар больше не писал об этом деле. Убийство Манон Симонис так и осталось нераскрытым.
Я потер усталые глаза. Никакой уверенности в том, что мне удалось узнать что-то существенное, у меня не было. И по-прежнему мне не хватало основного звена. Не существовало даже намека на связь между странной гибелью Манон и совершенным четырнадцать лет спустя убийством Сильви Симонис.
И все-таки я испытывал смутное чувство, что какая-то мелочь промелькнула в прочитанном мною досье. Что-то там было между строк, чего я не сумел разобрать. Все следователи, которые занимались этим убийством, будь то жандармы или полицейские, должно быть, испытали то же неприятное ощущение. Истина была где-то здесь. Под самым носом. Существовала некая логика, подспудная связь между фактами, но пока никто не сумел ее разгадать.
С первого этажа послышался голос:
– Эй! Ты там не уснул за моей писаниной? Как насчет аперитива?
36
Шопар ждал меня на террасе перед дымящимся барбекю: прекрасная розовая форель потрескивала на углях. Мне вспомнились его пустые корзины. Он расхохотался, словно увидев мое выражение лица у себя за спиной:
– Да я их только что купил тут рядом, в ресторане. Я всегда так делаю.
Он указал на пластмассовый столик, окруженный садовыми стульями. Стол был уже накрыт: бумажная скатерть, картонные тарелки, пластиковые стаканчики, ножи и вилки. Слава богу, металлического скрежета и лязга бояться не приходится.
– Наливай себе сам. Склад боеприпасов под столом, в теньке.
Я обнаружил бутылку «Рикара» и «шабли». Выбрав белое вино, я закурил.
– Садись. Через минуту все будет готово.
Я уселся за стол. Солнце окутывало каждый предмет тонкой горячей пленкой. Закрыв глаза, я постарался собраться с мыслями. В голове кружились тысячи только что прочитанных слов.
– Ну, что скажешь?
Шопар положил мне на тарелку хрустящую форель с быстрозамороженной жареной картошкой.
– Хорошо написано.
– Не болтай глупостей. Какое у тебя впечатление?
– Многовато воды.
Он взял свою вилку.
– Я работал с тем, что у меня было! Жандармы просто свихнулись на секретности. Дело в том, что у них ничего и не было. Ну, совсем ничего…
Он положил себе в тарелку форель и уселся напротив меня:
– Ну а что ты скажешь о расследовании? Ты же полицейский.
– Что-то такое мелькнуло, но я сам не знаю что. Шопар хлопнул себя по ладони:
– То-то и оно! – Допив стакан, он наклонился ко мне: – Есть там какая-то дымка… Дымка виновности, которая нависла над всей этой историей.
– А виновный – один из трех?
– Все трое – вот мое мнение.
– Как это?!
– Печенкой чую. Мне удалось добраться до каждого из этих типчиков. Двоих я даже сумел допросить по-своему. Точно тебе говорю: у них у всех рыльце в пушку.
– По-вашему, они совершили убийство… вместе?
Он проглотил кусок белой рыбы:
– Я такого не говорил. И вообще я не уверен, что убийца – один из трех.
– Что-то я вас не пойму.
– Ешь, а то остынет. – Он наполнил свой стакан и выпил его залпом. – Каждый из них несет свою долю ответственности. Вроде как… свою часть вины. Скажем, треть. А втроем они составляют идеального убийцу.
Я попробовал рыбу: восхитительно!
– И все-таки я не понимаю.
– Разве у тебя никогда не было таких расследований? Вина витает над каждым из подозреваемых, но ни к одному не пристает. И даже если ты обнаружил настоящего убийцу, тень вины не покидает остальных…
– И не раз. Но в своей работе я должен опираться на факты. Арестовать того, кто держал в руках оружие. Вернемся к убийце Манон. Если бы вам пришлось выбирать одного из них, на ком бы вы остановились?
Шопар снова наполнил стаканы. Его тарелка уже опустела.
– На Тома Лонгини, подростке.
