– Не уверен, что мне нужны такие друзья.
– Всего лишь несколько вопросов, и я вернусь к своей машине, а вы к своему салату.
Казвьель вгляделся в озеро, расстилавшееся слева от меня. Серое серебро и небесная лазурь. Потом снял брезентовые перчатки и стряхнул с них грязь.
– Кофе?
– С удовольствием.
Он опустился на кучу земли, пошарил за тачкой и вытащил термос с пластиковым стаканчиком. Отвинтил от термоса крышку, перевернул – и получилась еще одна емкость. Осторожно разлил кофе. Я видел, как мускулы играют под его татуированной кожей. Ему было сорок пять лет, это я знал из статей, но тело как у тридцатилетнего. Я взял протянутый мне стаканчик и уселся на кучу глины. Помолчали. Казалось, он не чувствовал холода. Я подумал о приютском мальчишке, который поклялся в верности Сильви Симонис.
– Что вы хотите знать?
– То же, что и все.
– Приятель, это давняя история. Ко мне больше с ней не пристают.
– Я не задержу вас надолго.
– Слушаю.
– Что вас заставило признаться в убийстве Манон?
– Жандармы.
Я отпил глоток кофе – остывший, но вкусный – и спросил с иронией:
– Они вас прижали, и вы раскололись?
– Так все и было.
– А если серьезно, что на вас нашло?
– Да пошли они все в задницу! Для них я в любом случае был виновен. Им наплевать, что Сильви для меня все равно что сестра. Для этих ублюдков имели значение только мои судимости. Ну, я им и сказал: «Давайте, ребята, вяжите меня!» – Он скрестил запястья, словно ждал, что на них наденут наручники. – Хотел, чтобы они утерлись своей дерьмовой логикой.
Казвьель говорил неторопливо, со странным безразличием. Своей изворотливостью он напоминал вытатуированных на нем рептилий.
– С вашим прошлым вы сильно рисковали.
– Я всю жизнь рискую.
Он был очень похож на придуманного мною защитника. Ангел-хранитель, который вселяет тревогу. Я вернулся к одной детали, которая сильно занимала меня:
– В восемьдесят шестом году вы вышли из тюрьмы.
– Это есть в моем деле.
– Сильви была замужем, родила дочь, стала блестящей часовщицей. Вы встречались с ней?
– Нет.
– Как вы ее разыскали? Она ведь уже не носила девичью фамилию.
Он посмотрел на меня с любопытством. Противник оказался опаснее, чем он думал. Но, похоже, ему от этого было ни холодно ни жарко. Казвьель улыбнулся:
– Помнится, ты мне предлагал закурить?
Я протянул ему пачку «кэмел» и сам взял сигарету.
– Никому об этом не говорил, а тебе признаюсь.
– С чего бы?
– Сам не знаю. Может, потому, что ты кажешься мне таким же истовым, как и я. Выйдя из тюрьмы, я с подельниками обосновался в Нанси. А промышляли мы в Швейцарии. Каждую ночь мы потихоньку пересекали границу, а с той стороны нас уже ждала тачка. Работали в Невшателе, в Лозанне… а то и в Женеве.
Я перешел на «ты»:
– Не забывай, что я как-никак легавый.
– Срок давности истек. В общем, мы доперли, что по эту сторону границы в богатых домах тоже найдется чем поживиться. Сартуи, Морто, Понтарлье. Однажды ночью мы взломали странную мастерскую – там было полно ценных часов. И тут я увидел фотографии. Снимки Сильви и ее дочки. Черт, я был в ее доме! В доме моей любимой, которая вышла замуж и родила дочку.
Он затянулся, заново переживая свое удивление и горечь.
– Я велел дружкам оставить все как есть. Им это не понравилось, но они смирились. А потом я разыскал Сильви.
– Она уже овдовела?
Он подул на тлеющий кончик сигареты, который сразу стал ярко-розовым.
– Что правда, то правда. Я еще на что-то надеялся. Но наши пути разошлись навсегда.
– Она поучала тебя как христианка?
– Это не в ее характере. Да она и не была такой дурочкой, чтобы надеяться молитвами и проповедями направить меня на путь истинный. Заставить за гроши горбатиться на лесопилке.
– Но иногда ты горбатился.
– Иногда. Под настроение.
– Как сейчас?
– Сейчас – другое дело.
– Почему другое?
Казвьель, словно не расслышав, глотнул кофе.
– А когда убили Манон, что ты почувствовал?
– Гнев. Бешенство.
– Сильви говорила тебе об анонимных звонках?
– Нет, ничего не говорила… Иначе… Я бы ее защитил. Тогда бы ничего не случилось.
– Но ведь признаться жандармам в убийстве – значило не уважать ее горе.
Он бросил на меня убийственный взгляд. Его грудь напряглась, и татуировки будто ожили. На мгновение я подумал, что он вцепится мне в горло, однако он спокойно произнес:
– Слушай, парень, это дело мое и легавых, ясно?
Я не стал настаивать.
– Сильви кого-нибудь подозревала?
– Она мне так ничего и не сказала. Единственное, в чем я уверен, – так это в том, что она ни в грош не ставила расследование, которое проводили жандармы. Их хреновые улики и дурацкие мотивы.
– А сам-то ты что об этом думаешь?
Он снова взглянул на озеро, последний раз затянулся и бросил окурок.
– Чтобы обвинять, нужны доказательства. Никто так и не узнал, кто убил Манон. Может, просто какой-то псих. Или тот, кто неизвестно почему ненавидел Сильви и ее дочь. Ясно одно: мерзавец все еще на свободе.
– Как по-твоему, оба убийства совершил один и тот же человек?
– Наверняка.
– Ты кого-то подозреваешь?
– Я уже говорил: плевать мне на подозрения.
– А сам ты не пробовал расследовать это дело?
– Я еще не сказал своего последнего слова.
Я поднялся, отряхивая плащ. Он тоже встал, сунув термос и чашки в тачку среди пучков салата.
– Adiós,
[14]
легаш. Здесь наши пути расходятся, но если ты что-нибудь узнаешь, сообщи мне.
– Надеюсь, взаимно?
Он кивнул и покатил свою тачку. Я посмотрел ему вслед и понял, что еще не видел самого главного. На спине у него был изображен дьявол во всей своей красе: с витыми рогами, длинной козлиной бородой и распахнутыми крыльями летучей мыши.
Я размышлял об этой удивительной истории любви и дружбы между дикарем и необычайно одаренной часовщицей. Захватывающая пьеса с замечательными персонажами.
