45
Телефонный звонок заставил меня вздрогнуть. Я мгновенно проснулся.
– Это Фуко. У тебя есть чем записать?
Часы показывали 14.10. Он добрался до Конторы на Орфевр, 36, и обратно меньше чем за двадцать минут. Неплохо.
– Записываешь?
– Давай!
– Того парня зовут Али Азун. Сейчас он живет в Лионе. Но предупреждаю: он со странностями.
Я записал координаты психиатра и поблагодарил Фуко, а тот пробормотал в ответ:
– Я остаюсь в Конторе. Все равно выходной пропал. Поищу в архивах что-нибудь, хоть отдаленно похожее на это твое убийство. Как знать, может, что и найду. Я перезвоню.
От этих слов у меня потеплело на сердце. Расследование снова сплотило нас. С трудом поднявшись, я вернулся в здание. Набрал номер психиатра. Представился и сразу приступил к делу:
– Я звоню насчет Тома Лонгини.
– Опять? Вчера мне уже звонили по этому поводу.
– Звонил мой заместитель. Мне нужно кое-что уточнить.
После напряженного молчания он заговорил:
– По телефону я не стану отвечать ни на один вопрос. Пока не увижу официального документа. Ваш коллега, как мне показалось, чувствовал себя не очень уверенно. К тому же у жандармов есть полное досье по этому делу. Вам стоит только…
– У нас появились новые факты.
– Какие факты?
– Тома Лонгини может быть замешан в двух убийствах – Манон и ее матери, Сильви Симонис.
– Смешно. Тома не может быть замешан ни в каком убийстве.
Известие об убийстве Сильви не удивило Азуна. Видимо, жандармы уже говорили с ним. Я продолжал:
– Я как раз и звоню затем, чтобы узнать ваше мнение о его виновности.
Он снова помолчал, потом продолжил более миролюбиво:
– Почему бы нам не перенести этот разговор на понедельник? Вы пришлете мне факс и…
– Речь идет не о поставке шоколада, а об уголовном расследовании. Причем срочном!
Напряжение немного спало.
– Как теперь зовут Тома Лонгини? – спросил я.
– Жандармам это известно. Разве они вам не сказали? А я ничего не знаю.
– Почему мысль о его виновности кажется вам смехотворной?
– Тома не убийца. Вот и все.
– Его же подозревали в смерти Манон.
– Из-за дурацкого усердия ваших коллег. Бедному мальчику здорово досталось в полицейском участке.
– Вот и расскажите о его травме. О его реакциях.
– Так вы от меня ничего не добьетесь, майор. Пришлите мне завтра по факсу официальный документ, доказывающий, что вы ведете расследование по поручению судьи, тогда и поговорим.
– Я всего лишь хочу выиграть время. Если это ложный след, лучше бросить его сразу.
– Безусловно, ложный. А главное, оставьте Тома, наконец, в покое. С него уже хватит.
Почувствовав слабую струну, я решил сыграть на сочувствии:
– Ему действительно было так плохо?
Азун, вздохнув, проронил:
– Он страдал особой формой отклонения от реальности, характерной для переходного возраста. В моем отчете об этом говорится. Я наблюдал мальчика в течение всего лета.
Я так и подскочил. Тома Лонгини попал под подозрение в январе 1989 года.
– Лета восемьдесят девятого?
– Да нет же, восемьдесят восьмого!
– Но Манон Симонис была убита двенадцатого ноября восемьдесят восьмого года.
– Ничего не понимаю. Вам что, неизвестны материалы дела?
– Объясните, пожалуйста.
– Я лечил Тома до убийства. Его родители обратились ко мне в мае восемьдесят восьмого года. Затем, в начале следующего года, меня допросили служащие судебной полиции Безансона, потому что я хорошо знал Тома. И я свидетельствовал в его пользу.
Фуко сбили с толку даты. Когда он узнал, что в деле участвовал психиатр, то решил, что к нему обращались как к эксперту или же он оказывал психологическую помощь травмированному мальчику. А на самом деле Али Азун лечил Тома за год до трагедии!
Я откашлялся, стараясь сохранить хладнокровие.
– А в то время что с ним было не так?
– Его родители были обеспокоены. Мальчик нес какой-то бред. По крайней мере, они считали, что бред.
– Например?
– Он без конца говорил о каком-то дьяволе.
Я взглянул вверх. Мне показалось, что гора бьется о небо.
– А если поточнее?
– Он говорил, что Манон Симонис – к ней он относился как к младшей сестре – в опасности. Что ей угрожает дьявол.
– Какой дьявол? Он принимал какую-то форму?
– Тома об этом ничего не знал. Вообще-то он хотел, чтобы я с ней встретился. Надеялся, что мне она скорее все расскажет.
– Почему вам?
– Не знаю, может быть, как взрослому или как врачу.
– Вы разговаривали с ее матерью?
– Нет. Я думаю… В общем, по словам Тома, ее мать была как-то связана с этой угрозой.
У меня по спине побежали мурашки:
– Вы хотите сказать, что в ней и заключалась угроза?
– Этого он не утверждал.
– И что вы предприняли? Поговорили с девочкой?
– Нет. Тогда я видел в нем лишь подростка с неустоявшейся психикой. Мысли о дьяволе в таком возрасте – классический случай. Кроме того, неясны были его отношения с Манон. Девочка была младше его на пять лет. Во время наших сеансов я стремился решить прежде всего связанные с этим проблемы. Ему следовало научиться управлять своими желаниями. Вы понимаете, о чем я говорю?
– И вы этим ограничились?
– Послушайте. Всегда легко осуждать психиатров после того, как что-то произошло. Стоит случиться рецидиву, и нас уже осыпают упреками и проклятьями. Но мы же не провидцы!
О том же говорила мадам Бон. Когда-то эти взрослые не смогли допустить, что нелепые детские страхи окажутся реальностью. Немного успокоившись, Азун заговорил снова:
– Возвращаясь назад, я думаю, что Манон действительно угрожали. Но она не могла поверить, что угроза исходит от кого-то из взрослых. Она воображала, что ее преследует какая-то злая сила.
– Но почему она не могла поверить, что ей угрожает конкретный человек?
– Возможно, потому, что привыкла его любить. Произошел психологический конфликт. Такое нередко случается, например при педофилии.
