Отец Мариотт помолчал. Даже сейчас он еще пытался измерить глубину своих заблуждений.
Он продолжал едва слышным голосом:
– С тех пор я живу в постоянных сомнениях.
– Сомнениях?
– У меня нет ни единого доказательства против Сильви. В конце концов, правда может оказаться совсем иной…
– Почему же вы не обратились к жандармам?
– Это невозможно.
– Почему?
– Вы прекрасно знаете почему.
– Она говорила вам все это на исповеди?
– Да, каждый раз. Когда я узнал о смерти девочки, то сам топором изрубил исповедальню, я ее так и не восстановил. Не могу больше слушать исповедь в этой церкви.
– И поэтому в коридоре стоит кабинка?
Своим молчанием он подтвердил мое предположение. Упоминание о кабинке вызвало у меня другое воспоминание:
– Как по-вашему, кто написал внутри «Я ждал тебя»?
– Не знаю. И не хочу знать.
Мы подошли к концу рассказа. Я спросил:
– А после трагедии вы видели Сильви?
– Конечно, город-то маленький. Но она меня избегала.
– Она больше не приходила исповедоваться?
– Никогда. Она хранила молчание, как скала, – он раскрыл ладони и толкнул ими что-то невидимое. – Огромный камень похоронил под собой мое собственное вопрошание. Я был замурован внутри, понимаете?
– Когда прошлым летом вы узнали о смерти Сильви, что вы подумали?
– Я уже сказал, что не хочу даже думать об этом.
– Но может быть, в городе был кто-то, кто узнал правду. Кто-то, решивший отомстить за Манон.
– Факт убийства подтвержден? Жандармы никогда не говорили, что…
– Зато я говорю. Что вы думаете о Тома Лонгини?
На его лице снова появилось замешательство:
– При чем здесь Тома?
– Когда его обвинили в убийстве Манон, он обещал вернуться сюда. Он мог бы отомстить за девочку.
– Вы с ума сошли!
– Но не выдумал же я труп Сильви!
– Оставьте меня. Мне надо помолиться.
По щекам у него катились слезы, лицо было отрешенным. Казалось, он стал недосягаемым. Он уже шептал знаменитый 21-й псалом:
Не удаляйся от меня;
Ибо скорбь близка, а помощника нет…
Я пролился, как вода;
Все кости мои рассыпались;
Сердце мое сделалось, как воск,
Растаяло посреди внутренности моей.
Его голос постепенно стихал у меня за спиной, пока я шел через церковь. На паперти я остановился, чтобы полной грудью вдохнуть ночной воздух. Площадь была окутана тьмой, что очень точно отражало состояние моей души: черное ледяное пространство без света и без опор.
Внезапно темноту прорезал свет фар.
На площади стояла машина.
Синий «пежо» капитана Сарразена. «Лучше поздно, чем никогда», – подумал я, направляясь к ней.
50
– Садитесь.
Я обошел «пежо» и сел на пассажирское место. В салоне царила идеальная чистота. Тот безупречный порядок, в котором чувствуешь себя лишним и боишься испачкать сиденье.
– Вы что, выпиваете на службе, майор?
Он учуял запах спиртного.
– Я не на службе. Я в отпуске.
– Теперь-то вы узнали все, что хотели?
Я не ответил. Жандарм улыбался в темноте. Он положил мне на колени мой пистолет и стал терпеливо объяснять:
– Вы вышли из церкви. Вид у вас ошалелый. Значит, вы расспрашивали Мариотта.
– А почему бы вам не рассказать мне о вашем расследовании? Мы бы выиграли время.
– Я дал вам целый день. Расскажите, что вы узнали. А я подумаю, стоит ли вам помогать.
Меня удивила эта перемена в его настроении. Но теперь мне терять было нечего. Я рассказал ему все, что узнал: о Манон, в которую вселился дьявол, о том, как мать убила ее, чтобы уничтожить в ней беса, о подстроенном алиби и о мести за детоубийство четырнадцать лет спустя.
Жандарм молчал. И больше не улыбался.
– Кто же, по-вашему, отомстил за Манон? – спросил он наконец.
– Тот, кто любил ее как сестру. Тома Лонгини.
– Вы его нашли?
– Нет, но об этом я позабочусь в первую очередь.
– Почему же он отомстил только через четырнадцать лет?
– Потому что тогда ему было всего четырнадцать. Теперь его план созрел, решимость окрепла. Он обещал вернуться и вернулся.
– Выходит, он тоже опасный маньяк?
Я не ответил и инстинктивно потянулся к пачке сигарет. Но закурить здесь было бы кощунством. В машине повисло молчание.
– Ваша очередь. Что вам удалось узнать?
– Примерно то же, что и вам.
– Так вы согласны с моими выводами?
– Я согласен с тем, что мать виновна в убийстве, но у меня доказательств не больше, чем у вас. Мне так и не удалось ознакомиться с материалами полицейского расследования. Срок давности истек. Хотя, по-моему, судья Витт уничтожил досье.
– Почему?
– Теперь уже не спросишь. Он умер два года назад.
– А насчет убийцы Сильви вы согласны?
– Нет. Это не Тома Лонгини. Исключено.
В голосе чувствовалась уверенность.
– Откуда вы знаете? Вы его нашли?
– Я его никогда не терял из виду.
– Где он?! – закричал я.
– Перед вами.
От удивления я рта не мог раскрыть.
– Тома Лонгини – это я. Я обещал вернуться и вернулся. Обещал довести расследование до конца и стал жандармом. Даже капитаном жандармов в Безансоне. Когда убили Сильви, я добился, чтобы расследование поручили мне.
– А здешние люди знают, кто вы такой?
– Никто не знает.
– Я вам не верю. Этого не может быть.
– Этой смерти Манон не должно было быть. Я так и не смог с этим смириться.
– Так вы всегда знали, что Сильви – детоубийца?
– Подростком я был в этом уверен. Манон боялась: боялась своей матери. Потом стал сомневаться. Теперь я снова в этом убежден.
– Кто же, по-вашему, убил Сильви?
Он ответил не задумываясь:
– Дьявол.
Я улыбнулся. Я вовсе не собирался выслушивать очередные суеверные россказни. Но Лонгини-Сарразен наклонился ко мне:
