– Потому что я хотел работать на улице.
– Что вы имеете в виду?
– На улице, ночью. Там, где царят порок и насилие. Там, где молчание Господа наиболее ощутимо.
Кардинал стоял, повернувшись ко мне вполоборота. Солнце заливало ему плечи и воспламеняло ярко-красный затылок. Его бирюзовые глаза были хорошо видны даже против света.
– Боюсь, что молчание Господа ощутимее всего в душе человека. Мы должны действовать именно в этой сфере.
Я склонился в знак согласия. Но тем не менее возразил:
– Я хотел работать там, где это молчание порождает поступки. Я хотел действовать там, где молчание нашего Господа оставляет свободное место для зла.
Кардинал снова повернулся к окну. Его длинные пальцы стучали по подоконнику.
– Я справлялся о вас, Матье. Вы играете в смирение, но нацелились на высший поступок – жертву. Вы сами над собой производите насилие. Вы стали антиподом того, чем являетесь на самом деле. И от этого испытываете тайное удовлетворение. – Он разрезал световой луч своими длинными пальцами. – Эта роль мученика сама по себе есть грех гордыни!
Встреча приобретала оттенок судилища. Я не был расположен сдаваться:
– Я стараюсь выполнять работу полицейского как можно лучше, вот и все.
Кардинал сделал жест, который означал: «Оставим это». Он повернулся ко мне. На нем, как на всех сановниках Святого престола, был наперсный крест; он висел на цепи, но был закреплен на уровне одной из бархатных пуговиц, отчего на черной сутане образовались две округлые складки. Один этот крест чего стоил!
– В вашем письме вы говорите о досье…
Я протянул ему картонную папку. Он молча пролистал ее. Остановился на некоторых документах, рассмотрел фотографии. Лицо его оставалось столь же невыразительным. Одно лишь дело Симонис как будто заинтересовало его. Наконец, положив документы на стол, он произнес:
– Садитесь, пожалуйста.
Не просьба, а приказ. Я повиновался, и он устроился за письменным столом, соединив руки:
– Вы хорошо поработали, Матье. Нам здесь не хватает следователей вашего калибра. Мы слишком заняты слежкой друг за другом.
Он схватил папку, протянул ее префекту, стоявшему рядом со мной, попросил по-итальянски сделать ксерокопии, добавив, что их нужно сделать здесь: «Никто не должен об этом знать». Его светлые глаза снова были устремлены на меня.
– Я узнал, что вчера утром вы встречались с Агостиной Джеддой.
Я подумал о трех тощих священниках, которых видел в пустыне, и о слежке церковников, на которую жаловалась Агостина.
– Что вы об этом думаете? – спросил кардинал.
– Она мне показалась очень… встревоженной.
– Что скажете о ее истории – чудо, затем убийство?
– Я не очень верю и в то, и в другое.
– Необъяснимое исцеление Агостины Джедды было официально признано Святым престолом.
Я должен был взвешивать каждое свое слово:
– Нет сомнений, что телесно она излечилась, ваше преосвященство. Но также очевидно, что рассудок ее не исцелен…
– Богом, конечно, не исцелен. Однако есть гипотеза…
– Я о ней слышал. Но я не верю в дьявола.
Кардинал криво усмехнулся, обнаружив неровные зубы, местами с темными пятнышками. Ксерокс позади нас принялся за работу.
– Вы христианин нового века.
– Я думаю, что Агостина больше всего нуждается в психиатре.
– Она прошла одну экспертизу, потом другую. С точки зрения специалистов, она в здравом уме. Лучше расскажите о совершенном ею преступлении. Есть ли у вас что сказать?
– Ваше преосвященство, я работаю в Парижской уголовной полиции. Убийство для меня – повседневность. Его раскрытие – моя специальность. У Агостины не было ни технических средств, ни необходимых знаний, чтобы совершить столь… изощренное преступление.
– И какова ваша версия?
– За убийством Сальваторе и Сильви Симонис стоит один и тот же убийца.
Прелат поднял брови:
– Почему Агостина Джедда призналась в убийстве, которого не совершала?
– Вот это я и пытаюсь разгадать.
– По мнению полиции Катании, она сообщила подробности, которые могли быть известны только убийце.
– Мне трудно это объяснить, ваше преосвященство, но у меня чувство, что эта женщина знает убийцу и по неизвестной причине его покрывает. Это моя гипотеза. У меня нет ни малейших доказательств.
Кардинал поднялся. Я рванулся, чтобы сделать то же самое, но он жестом приказал мне сидеть. Он обошел письменный стол и произнес:
– Вы можете продолжать расследование и быть нам очень полезны. – Он поднял слегка изогнутый указательный палец. – Вы можете идти дальше, но только под руководством…
Префект закончил ксерокопирование. Он положил копии на стол и вернул мне досье. Ван Дитерлинг кивком поблагодарил его.
Префект совершенно бесшумно отступил в сторону. Бирюзовые глаза снова обратились ко мне.
– По существу я с вами согласен, – прошептал кардинал. – Агостина не убийца Сальваторе. Мы знаем, кто убийца.
– Вы…
– Погодите. Я должен сначала вам кое-что объяснить. А вы, в свою очередь, должны отказаться от ваших… рационалистических убеждений. Они не достойны вашего ума. Вы христианин, Матье. Поэтому вы знаете, что разум несовместим с верой, это один из ее заклятых врагов.
Я не понимал, к чему он клонит, но у меня была уверенность, что я стою на пороге главного откровения. Ван Дитерлинг снова вернулся к окну:
– Прежде всего вы должны забыть о выздоровлении Агостины. Я говорю об исцелении ее тела. Ни у меня, ни у вас нет возможности судить, естественно оно или сверхъестественно. Но зато мы можем заинтересоваться ее умом. Это наша специальность! Наша абсолютная территория.
– Ваше преосвященство, простите меня, я не совсем понимаю, о чем вы.
– Перейду к сути. У нас есть внутреннее убеждение – я говорю как представитель Конгрегации доктрины веры, – что рассудок Агостины испытал на себе действие сверхъестественной силы. Соприкосновения.
– Соприкосновения?
– Знаете ли вы, что такое предсмертный опыт? По-английски это называется «Near Death Experiепсе», сокращенно NDE. Иногда также говорят: клиническая смерть.
Одно воспоминание пронзило мою память. Сведения, которые я почерпнул по этому поводу в Интернете, когда искал информацию о коме. Я подвел итог:
– Я знаю, что при приближении смерти некоторые люди видят галлюцинации и они у всех одинаковые.
