– Кто вы?
– Я сказал, оставь нас! – И священник подошел к сыщику. – Вот, я тут пометил десять монастырей, записывайте, если хотите... Но они расположены довольно далеко друг от друга...
Карим пробежал глазами страницы. Названия некоторых деревень были ему смутно знакомы. Вынув блокнот, он старательно записал адреса.
– Кто вы? – опять выкрикнула старуха.
– Иди к себе в комнату, мама! – приказал священник. И обратился к Кариму: – Что вы все-таки ищете? Может быть, я смогу вам помочь...
Карим пристально взглянул ему в глаза.
– Я ищу одну монашку. Монахиню, которая интересуется фотографиями.
– Какими именно фотографиями?
Карим успел заметить огонек, на мгновение вспыхнувший в глазах кюре.
– А вы уже слыхали о чем-нибудь подобном?
Священник почесал в затылке.
– Я... нет.
– Сколько вам лет?
– Мне? А почему, собственно... Ну, двадцать пять.
Мать снова налила себе вина, жадно вслушиваясь в разговор. Карим продолжал:
– Вы родились в Сарзаке?
– Да.
– И учились в здешней школе?
– Да, в начальной. А потом я поступил на...
– В какой школе? Жана Жореса?
– Да, но...
Какое совпадение! И вдруг Карима осенило:
– Она ведь приходила сюда?
– Кто?
– Монашка. Та, которую я ищу... Она приходила сюда, чтобы купить у вас фотографии. Господи боже! Значит, она побывала во всех домах, где хранились эти фотографии, и все их скупила. Вы ведь учились в одном классе с Жюдом Итэро? Говорит вам что-нибудь это имя?
Священник побледнел как смерть.
– Я... Что вы от меня хотите?.. Я ничего не понимаю...
Рядом пронзительно завопила мать:
– Что это еще за история?
Карим с силой провел руками по лицу, словно хотел стереть собственные черты.
– Давайте начнем с начала. Если вы пошли в школу в семь лет, то в восемьдесят втором году должны были учиться во втором классе, верно?
– Но с тех пор прошло пятнадцать лет!
– А в первом классе – в восемьдесят первом году!
Священник испуганно съежился. Его пальцы судорожно вцепились в спинку стула. Руки, несмотря на молодость кюре, походили на руки его матери – такие же иссохшие, старческие, с узловатыми синими венами.
– Да, верно... даты сходятся...
– В вашем классе был мальчик, которого звали Жюд Итэро. Довольно необычное имя. Постарайтесь вспомнить. Это очень важно для меня.
– Нет, поверьте, я...
Карим шагнул к нему.
– Но вы же помните, как монахиня искала ваши школьные фотографии, правда?
– Я...
Мать не упускала ни слова из их разговора.
– Ах ты, маленький поганец! Значит, этот араб говорит правду? – визгливо закричала она.
И, повернувшись, заковыляла к двери. Воспользовавшись этим, Карим схватил кюре за плечи и прошипел ему на ухо:
– Ну же, святой отец, решайтесь, расскажите все, черт возьми!
Священник рухнул на диван.
– Я так и не понял, что случилось в тот вечер...
Карим встал рядом на колени, чтобы лучше слышать его слабый глухой голос.
– Она пришла... однажды летом, к вечеру.
– В июле восемьдесят второго года?
Священник кивнул.
– Постучалась к нам... Жара стояла убийственная, камни и те раскалились... Не помню почему, но я был дома один. Открываю и вижу... Господи боже! Вы только представьте: мне было тогда десять лет, а она стоит передо мной в полумраке, эта монахиня в черно-белом наряде...
– Что она вам сказала?
– Ну, сперва она поговорила со мной о школе, об отметках, о любимых предметах. У нее был такой мягкий, задушевный голос. Потом попросила показать своих товарищей. – Кюре вытер лицо, по которому струился пот. – Ну... я и принес ей школьную фотографию, ту, где нас сняли всех вместе. Я так гордился тем, что могу показать ей весь наш класс. И вот тут я понял: она что-то ищет. Она долго смотрела на снимок, а потом спросила, можно ли ей взять его себе... На память, так она сказала...
– Она просила у вас другие фото?
Священник кивнул. Его голос прозвучал еле слышно:
– Она хотела еще снимок предыдущего года. Карим не удивился, теперь он знал: можно сколько угодно расспрашивать родителей учеников тех двух классов – ни у одного из них он не найдет фотографий. Но зачем они понадобились монахине? Кариму почудилось, что вокруг него стеной стоят непроходимые, объятые мраком каменные джунгли.
В дверях снова показалась мать кюре. Она прижимала к груди обувную коробку.
– Маленький поганец! Ты отдал свои фотографии! Свои школьные фотографии! Когда ты был такой миленький, такой славный...
– Замолчи, мама! – И священник впился глазами в Карима. – Я уже тогда почувствовал призвание, понимаете? И эта огромная женщина словно заворожила меня...
– Огромная? Она была высокой?
– Нет... Я не знаю... Мне было всего десять лет... Но я до сих пор вспоминаю ее, в этом черном одеянии... Она говорила так мягко, так спокойно... И она хотела получить эти снимки. Что ж, я отдал их ей не колеблясь. Она благословила меня и исчезла. Я подумал: это знамение. И я...
– Мерзавец!
Карим обернулся к старухе, кипевшей от ярости. Затем снова взглянул на сына и понял, что тот целиком ушел в воспоминания. Он спросил как можно мягче:
– Она не объяснила, зачем ей эти снимки?
– Нет.
– Упоминала ли она в разговоре имя Жюд?
– Нет.
– А деньги она вам дала?
Священник поморщился.
– Нет, конечно! Она попросила снимки, я их отдал, вот и все. Господи, я же вам говорю, что счел это небесным знамением!
И он разразился слезами.
– Тогда я еще не знал, что не гожусь ни на что путное. Что я стану алкоголиком, пропащим человеком. А чего еще ждать от сына этой... Как отдавать другим то, чего нет у тебя самого? – Он вцепился в рукав Каримовой куртки, умоляюще глядя на него. – Как нести свет людям, если твоя собственная душа погружена во мрак? Как? Как?
Мать выронила коробку, и фотографии рассыпались по полу. Она бросилась на сына, точно зверь на добычу, и начала бешено колотить его по спине и по плечам с криком:
– Мерзавец, мерзавец, мерзавец!
Карим испуганно попятился. Он понял, что пора уходить, иначе он и сам свихнется. Но он еще не все узнал. Оттолкнув женщину, он нагнулся к священнику, съежившемуся на диване.
