— Подарки.
Реверди не ответил. Даже не посмотрел вниз. Китаец добавил все с той же улыбкой:
— Надеюсь, вам нравится ваша камера. Эти кретины хотели поместить вас в зону особого режима.
Реверди никак не отреагировал. Вонг-Фат весело хлопнул в ладоши, как бы обозначая начало разговора. Он осторожно положил перед собой свой портфель, погладил кожаный клапан. Потом двумя ударами пальца открыл золоченые пряжки.
По тому, как он это проделал, можно было догадаться, что китаец испытывает привязанность к своему портфелю — предмету, без сомнения, сопровождавшему его на протяжении всего обучения. Частные школы в Куала-Лумпуре. Факультеты в английских университетах. Возвращение в «КЛ», где папа наверняка оплатил ему богатую международную клиентуру. Что же заставило его согласиться на работу по этому делу?
— Буду с вами откровенен, — заговорил он, брызгая слюной. — Ваше дело оборачивается неблагоприятным образом. Совсем не благоприятным. Тут у меня протокол, составленный полицейскими в Мерсинге. Они утверждают, что вас задержали на месте совершения преступления. Вот копия отчета о вскрытии — документа, составленного лучшими патологоанатомами Малайзии. Они насчитали на теле двадцать семь ножевых ран…
Жак по-прежнему хранил молчание. С того момента, как он сел, он не шевельнулся.
— Они подробно описывают раны и подчеркивают «дикий» характер преступления, «патологическую жестокость»…
Адвокат замолчал, ожидая реакции собеседника. Реакции не последовало. Вытащив из портфеля новую пачку листков, он продолжил:
— Я также получил результаты анализов Правительственного департамента химии в Петалинг-Джайя. Эти результаты удручают. Отпечатки пальцев на ноже — ваши. Кровь, обнаруженная на ваших ногах и коже, принадлежит жертве…
Он потряс другими документами:
— Разумеется, есть и свидетельства рыбаков из Папана. Но их я отведу без труда: этих людей самих задержали за попытку линчевания. Остается полицейский протокол… — Он положил пухлую руку на документы. — Это дело содержит тяжкие обвинения, Жак. Я ведь могу называть вас «Жак»?
Не получив ответа, он повторил, уже без улыбки:
— Очень тяжкие… С этой точки зрения нет никакой возможности снять с вас вину.
В голосе юриста, в его поведении ощущалось какое-то возбуждение. Преступник, которого ему предстояло защищать, не пугал молодого человека и не вызывал у него отвращения. Напротив, дело его как будто интересовало. Жак внезапно понял: Вонг-Фат добровольно предложил свои услуги, чтобы пообщаться с «чудовищем».
— Есть только один путь: настаивать на невменяемости. Это единственный способ избежать высшей меры. Вы получите пожизненный срок. Но, если налицо будут признаки выздоровления, лет через десять можете рассчитывать на освобождение по заключению экспертной комиссии.
Реверди молчал. Китаец откашлялся:
— В этом смысле ваш небольшой срыв в Папане сыграл весьма положительную роль. Так же, как ваше пребывание в Ипохе. Жаль, что вы не остались в клинике. — Он сжал кулак. — Если бы мне удалось найти дурака, который вас оттуда выпустил, я…
— Это я сам.
При звуке его голоса Джимми подскочил.
— Я попросил, чтобы меня перевели в Канару.
— Я не знал… Это очень неприятно… С точки зрения такой линии защиты.
— Я не стану добиваться признания невменяемости. Я не сумасшедший.
Вонг-Фат расхохотался так, что буквально повалился на стол. Он вдруг стал похож на расшалившегося плохого ученика.
— Но это единственный способ избежать виселицы!
— Послушайте, — отрезал Реверди (он по-прежнему сидел неподвижно, так что ни одно звено цепи даже не звякнуло). — Я никогда не вернусь в Ипох. Я не нуждаюсь в лечении.
Китаец нахмурился:
— Так что же вы собираетесь сделать? Признать свою вину?
— Нет.
— Но не станете же вы утверждать, что невиновны?
— Я ничего не буду утверждать. Я ничего не скажу. Пусть правосудие делает свою работу. Меня это не касается. Кстати, я не стану отвечать ни на один вопрос.
Джимми барабанил пальцами по своему старому портфелю — к такому он был не готов. Его кадык вибрировал, как шарик бильбоке. Он искоса посмотрел на Реверди, потом решился на новую попытку:
— Пока что надо, чтобы вы пообещали одну вещь. — Он заговорил доверительным тоном. — Не позволяйте никому входить с вами в контакт. Особенно людям из французского посольства! Они захотят назначить консультанта. Французского адвоката, который начнет вмешиваться в это дело. Это произведет очень скверное впечатление на суд. Малайские судьи чувствительны к вещам подобного рода.
Жак молчал, но теперь его молчание могло быть истолковано, как согласие.
— И разумеется, — продолжал адвокат, — никаких журналистов. Никаких заявлений, никаких интервью. Пока что надо затаиться. Вы понимаете.
— Я тебе только что сказал. Я не буду разговаривать. Ни с судьей. Ни с журналистами. Ни с тобой.
Вонг-Фат напрягся. Реверди изменил тон:
— Если только ты сам мне кое-что не расскажешь.
— Простите?
— Если хочешь от меня откровений, сначала докажи мне, что ты сам со мной откровенен.
— Я не понимаю, что вы…
— Тс-с, — прошептал Реверди, прикладывая палец к губам. Его цепи звякнули в первый раз.
Китаец рассмеялся. Очень громко, преувеличенно громко: явный признак смущения.
— Ты родился в Малайзии?
Джимми утвердительно кивнул.
— В какой провинции?
— Перак. Камерон-Хайлэндс.
Реверди знал некоего Вонг-Фата в Камерон-Хайлэндс. Возможно ли, чтобы случай…
— Чем там занимается твой отец?
— У него ферма по выращиванию…
— Бабочек?
— Да. Вы… Откуда вы знаете?
Реверди в первый раз улыбнулся:
— Я знаю твоего отца. Я у него когда-то покупал продукцию.
Китаец казался совершенно растерянным.
— Ка… Какую продукцию?
— Вопросы задаю я. Ты рос там, в лесу?
— До пятнадцати лет, — неохотно ответил Джимми. — Потом я продолжил учебу в Англии.
— И ты вернулся в страну?
— В двадцать лет. Чтобы закончить юридический в Куала-Лумпуре.
— Потом?
— Вернулся домой. В Камерон-Хайлэндс.
Подобное возвращение в глушь выглядело странно. «Навороченное» общество Куала-Лумпура очень ценило холмы Камерон-Хайлэндс, но только как место отдыха. Жак не мог себе представить адвоката, заживо похоронившего себя в лесу.
