— Я там родился, — добавил Джимми, словно почувствовав скепсис своего собеседника.
Реверди задумался. Порядочность этого толстого отсталого подростка вызывала у него все больше сомнений.
— Ты там шляешься по округе?
— По округе?
— Вокруг Камерон-Хайлэндс, гуляешь там?
— Ну, когда как. В выходные…
Жак уловил странный запах. Что-то кисловатое, перебивавшее духи китайца. Запах страха. Он продолжал:
— Куда ты ездишь?
— На север.
— На границу с Таиландом?
Джимми корчился на своем стуле. Запах усиливался. Молекулы тревоги парили в воздухе. Реверди настаивал:
— Почему именно туда?
— Чтобы… чтобы ловить бабочек.
— Что за бабочки?
Джимми не ответил.
— Такие маленькие киски, хорошенькие, тепленькие? — предположил Реверди.
— Что? Я… я не понимаю, что вы хотите сказать… это абсурд.
Китаец, дрожа, закрыл свой портфель. Жак уставился на его толстые ручки, и вдруг перед ним встала картина: тот же толстяк, только помоложе, мастурбирует в папашиных вольерах, среди бабочек, скарабеев, скорпионов, тихонько получает удовольствие под жужжание насекомых. Представив себе это зрелище, он понял, что китаец у него в руках — отныне он стал заложником его интеллекта. Он отчеканил:
— С девяностых годов, когда появился СПИД, малайцы привозят к тайской границе девственниц. Насколько я знаю, девочку можно лишить невинности за пятьсот долларов. Немного для такого богатенького, как ты…
— Вы ненормальный.
Вонг-Фат встал, но Реверди поймал его за запястье и заставил сесть. Жест был настолько быстрым, что охранник не успел даже дернуться. Жак прошептал:
— Скажи мне, что это неправда! Что ты каждый уикенд не ездишь искать себе девчушек. В Керох, Танах-Хитам, Кампонг-Калай. За это стоит заплатить. Еще бы: какое удовольствие потрахать этих малышек, без презерватива!
Китаец молчал. Его глаза бегали, как будто он искал убежища на полу. Реверди медленно взял его за руку и мягко сказал:
— Ты не должен ни о чем сожалеть, Джимми.
Китаец поднял глаза. По его щекам катились крупные слезы.
— Знаешь эту фразу из «Риндзай Року»? «Если встретишь Будду, убей его; если встретишь своих родителей, убей их; если встретишь своего предка, убей предка! И только тогда ты получишь избавление!» Ты должен все принимать. Никогда не стыдись, понимаешь?
Он увидел, как в зрачках Джимми блеснул огонек надежды. Вот за чем он пришел сюда: он хотел приобщиться к злу.
Жак выждал минуту в полной тишине, чтобы дать ему перевести дух, потом заговорил опять:
— Теперь моя очередь.
Китаец заерзал на стуле. Он выглядел, как человек, которому наконец разрешили сойти с раскаленных углей.
— Встань и зайди мне за спину.
После длительных колебаний Вонг-Фат повиновался. Охранник выпрямился; он внимательно наблюдал за сценой. Джимми сделал в его сторону успокаивающий жест.
— Посмотри на мой затылок.
Он чувствовал прерывистое, сдавленное дыхание человека, стоящего за его спиной. Он чувствовал едкий, вязкий запах его пота. И в то же время он наслаждался сухостью собственной кожи. Она не выделяла влагу. Его стриженные ежиком волосы не склеивались. Он принадлежал к минеральному миру.
— Что ты там видишь?
— Я… след.
— Какой след?
— Полоску. Вроде шрама, где не растут волосы.
— Какой формы этот шрам?
Молчание. Он догадывался, что китаец, склонившись над его затылком, тщательно подбирает слова.
— Я бы сказал… как петля, спираль.
— Садись обратно.
Джимми вернулся на свое место, он выглядел спокойным. Реверди заговорил своим самым внушительным тоном — так он говорил на своих курсах дайвинга:
— Это не шрам. Не в том смысле, который ты имел в виду. Наружной раны не было. Это облысение.
— Облысение?
— После психологического потрясения в каком-то месте черепа волосы больше не растут. Кожа сохраняет следы травмы.
— Какой… какой травмы?
Реверди улыбнулся:
— Этого я тебе сегодня не скажу. Ты просто должен понять, что, когда я был ребенком, со мной кое-что случилось. После этого потрясения я и храню этот рисунок, запечатленный на моей коже. Петлю, напоминающую хвост скорпиона.
Китаец сидел разинув рот от изумления. Его кадык больше не двигался, он забывал сглатывать слюну.
— Любой другой отрастил бы волосы, чтобы закрыть эту метку. Но не я. Ослабляет только та рана, которую ты скрываешь.
Китаец не сводил с него глаз. Он часто моргал, словно его слепила лампа.
— Моя рана — это не признак слабости. И не увечье. Это знак силы, и весь мир должен увидеть и принять его. Никогда ничего не прячь, Джимми. Ни своих желаний, ни своих грехов. Твой порок, твоя страсть к девственницам — вот след, который ты оставишь в мире.
Реверди снова сделал паузу — Джимми был в восторге. Потом, звякнув своими цепями, он произнес уже менее торжественным тоном:
— Если хочешь быть моим другом, изгони стыд из своего сердца. И прекрати говорить со мной этим снисходительным тоном. Не объясняй мне законов твоей страны. Ты еще ходить не умел, а я уже погружался с рыбаками-контрабандистами у Пенанга. И главное, никогда больше не говори со мной о невменяемости.
Жак крикнул:
— Warden! (Охранник!) — и закончил мягко, словно протягивал собеседнику вскрытый плод манго: — Можешь унести сигареты. Я не курю.
10
Он не нашел в своей библиотеке того, что искал.
Теперь он решил попытать счастья в архивах «Сыщика».
Это гигантское помещение напоминало лабиринт. Издательская группа, владевшая журналом, выкупила архивы старых изданий, относящихся еще к началу двадцатого века. Глядя на коридоры, заставленные металлическими шкафами, можно было подумать, что здесь хранятся страховые контракты или досье управления социального страхования. На самом деле створки этих шкафов скрывали значительную часть человеческих преступлений — убийств, изнасилований, инцестов. Здесь хранились все мыслимые и немыслимые гнусности, тщательно рассортированные по годам, номерам и категориям.
Марк часто приходил сюда поработать, особенно когда вел рубрику «Черные досье истории», посвященную преступлениям прошлого. Помимо архивов как таковых, там имелась рабочая комната, где стояли несколько столов и автомат, продающий кофе. Настоящая библиотека.
