— Ты его хорошо знаешь?
— Он знаком с половиной города, братец.
— А по-моему, он настоящий козел.
— Знаешь, если ты неплохо выступаешь на вторых ролях в больших шоу, тебе положены маленькие вольности, согласен? Ты меня пригласил, ты покупаешь пиво. И постарайся не ставить меня в дурацкое положение.
Гарретт резко развернул кресло, не дожидаясь моего ответа. Кэм исчез в клубе — наверное, отправился лакировать гитару или настраивать доску для серфинга.
Гарретт помахал своей синей карточкой инвалида, что-то проворчал, и мы оказались в передней части очереди, а потом и в самом клубе.
Кафе «Кактус» было необычным местом для проведения музыкальных концертов — длинный зал, занимавший часть вестибюля студенческого клуба, сцена не больше двуспальной кровати, в конце маленький бар, где продавали вино и закуски из органически чистых продуктов. Не слишком располагающая атмосфера, но в течение пятнадцати лет кафе «Кактус» оставалось лучшим местом в Остине для выступления небольших групп и отдельных певцов. Следует заметить, что для Остина это значит немало.
Я проследовал сквозь толпу за Гарреттом, который отдавил столько ног, сколько смог, пока не добрался до бара в конце зала. Я встал рядом с ним, прислонившись к толстым бордовым занавескам. Оставалось надеяться, что окно выдержит и мы не вывалимся под дождь на Гваделупа-авеню. Я стоял на одной ноге, прижимая к груди бутылку «Шайнер бок».
— Народу собралось много, — заметил я.
— Я слушал ее в прошлом месяце в «Броукен споук», — сказал Гарретт. — Подожди немного.
Однако ждать не пришлось. Когда Гарретт собрался сказать что-то еще, у нас за спиной послышались аплодисменты и восторженные крики. Из задней комнаты вышел оркестр и начал протискиваться сквозь толпу на сцену.
Первым поднялся белобородый мужчина с фотографии на стене в кабинете Мило. Уиллис, отец Миранды. Он выглядел как техасская версия Санта Клауса — волосы и бакенбарды цвета влажного цемента, веселое круглое лицо, упитанное тело, упакованное в джинсы «Джордаш» и бежевую рубашку без ворота. Он взобрался на сцену, опираясь на палочку, но тут же сменил трость на бас-гитару.
Следующим появился Кэм Комптон, который выглядел не слишком довольным. Он мрачно оглядел аудиторию, словно опасался, что все начнут просить у него автограф, подключил свою электрогитару и взял в зубы синий медиатор вместе с прядью вьющихся волос.
Вслед за ним на сцену вышла женщина, похожая на мышку-библиотекаря; вероятно, она заменила Джули Кирнс. Затем наступил черед пожилого и ужасно худого барабанщика — Бена Френча. За ним появился игравший на акустической гитаре мужчина лет сорока, в темной клетчатой рубашке, черных джинсах и черной ковбойской шляпе, которая была ему маловата, — Брент, старший брат Миранды.
Самой Миранды среди них не было.
Папаша Санта Клаус наклонился над своей бас-гитарой, поправил соломенную шляпу и помахал рукой паре пожилых зрителей. Уиллис с тем же успехом мог стоять на крыльце своего дома и болтать с приятелями или исполнять народный танец в местном «Элкс клабе».
[47]
Остальная часть оркестра выглядела напряженной и нервной, словно членов их семей держали под прицелом в задней комнате.
Прошло несколько минут, музыканты настраивали свои инструменты и выжидающе поглядывали на брата Миранды Брента.
Тот неуверенно подошел к микрофону.
— Приветик, — пробормотал он, потом наклонил голову, и поля шляпы закрыли его лицо.
Без всякой паузы он начал бренчать на гитаре, словно опасался, что ее у него отнимут. Его отец, игравший на бас-гитаре, посмотрел на остальных, улыбнулся и прошептал:
— Раз, два, три…
Они заиграли инструментальную версию «Розы Сан-Антонио». Скрипачка вела мелодию немного бледновато, но вполне компетентно.
Толпа без особого энтузиазма захлопала. Многие продолжали оглядываться в конец зала.
На сцене лишь Уиллис Дэниелс получал удовольствие от происходящего, постукивал здоровой ногой, щипал струны бас-гитары и улыбался зрителям, словно был совершенно глухим и сейчас играл лучшую на свете мелодию.
Оркестр исполнил еще несколько номеров — анемичную польку, вариант «Ушедшей любви», во время которой Кэм Комптон вернулся в прошлое и сыграл соло «Led Zeppelin», затем Брент Дэниелс изобразил «Вальс по Техасу». После второго куплета я решил, что у Брента неплохой голос, да и все музыканты вполне прилично справлялись со своей задачей. Барабанщик держал ритм. Бас-гитара звучала уверенно. Кэм с большим удовольствием выдал бы рок-н-ролл, но хорошо знал свою партию. Даже скрипачка, призванная на замену, не пропустила ни одной ноты. Впрочем, оркестр не являлся единым целым. Их выступление не стоило пяти долларов.
Зрители начали проявлять беспокойство. «Может быть, произошла ошибка, — подумал я. — Может, они рассчитывали, что группа будет играть Джерри Джеффа
[48]
и Джимми Дейла.
[49]
Тогда все понятно».
Вдруг кто-то у бара восторженно вскрикнул, и из задней комнаты вышла Миранда Дэниелс в черном джинсовом костюме с крошечной гитарой Мартина.
[50]
Она выглядела сошедшей со своих рекламных фотографий — миниатюрная, бледная, с вьющимися черными волосами. Миранда не была ошеломляющей красавицей, но в реальной жизни от нее исходило некое сонное очарование, которое снимки не передавали.
Оркестр перестал играть вальс, как только Миранда поднялась на сцену. Она неуверенно улыбнулась, сощурившись в ярком свете, и я заметил легкий намек на морщины вокруг глаз, как у ее отца.
Миранда поправила черную рубашку и тронула струны гитары.
Несомненно, она была привлекательна. Мужчины-зрители будут смотреть на нее и думать, что им понравилось бы обниматься с Мирандой Дэниелс под теплым стеганым одеялом. Во всяком случае, на мой непредвзятый взгляд.
Папаша Санта взял темп, продолжая отчаянно отбивать ритм ногой, и аудитория начала хлопать. Заиграла гитара Брента — теперь она звучала куда увереннее, — вступил барабанщик. Миранда продолжала улыбаться, глядя в пол, но слегка покачиваясь в такт музыке и постукивая ногой, как ее отец. Затем убрала прядь волос за ухо, взяла микрофон и запела:
— Тебе не следовало зевать, милый…
У нее был поразительный голос. Чистый, сексуальный и мощный, и она полностью отдавалась пению. Но не только голос накрепко приковал меня к стене на следующие тридцать минут. Миранда Дэниелс стала другим человеком — исчезли осторожность, неуверенность и неловкость, она забыла, что стоит перед зрителями, и пела, отдавая все свои чувства микрофону. Ее сердце разбивалось, она влюблялась и ловила в свои сети мужчину, потом говорила ему, что тот глупец, в одной песне за другой, почти не открывая глаз. Тексты были самыми обычными и сентиментальными, но в устах Миранды это не имело ни малейшего значения.
