— Тебе уже высылали материалы конкретно по наше’ му делу?
— Так, описали в двух словах.
Лютер прикрывает дверь:
— И все-таки как ты, если честно?
У Бенни наблюдаются кое-какие проблемы в умственной сфере, что не так уж и нетипично для людей с его работой. Все дело в тех вещах, которые приходится созерцать ежедневно.
— Все путем. Я в отличной боевой форме.
— Спрашиваю, потому что собираюсь попросить тебя пошнырять где надо, пока все это не разложится по полочкам. Ты же знаешь, что к чему.
— Лучше б я не знал.
— Но ты знаешь…
— А Герцогиня-то в курсе, что я здесь?
— Пока нет, но я это улажу.
— Потому что я не знаю, как она отнесется к моему присутствию.
Бенни — ярый приверженец кожаных косух и масла пачули.
— Да дело тут вовсе не в тебе, — успокаивает его Лютер. — Она вообще никого терпеть не может.
— И это правда. Как по-нашему, ребенок жив?
— Боюсь, Бен, что такой вариант не исключен.
Бенни с грохотом швыряет на стол свой баллистический нейлоновый портфель, щелкает замком, доставая оттуда ноутбук.
— Где подключиться?
Малколм Перри дожидается в комнате для допросов. Он чувствует мерзкий привкус во рту. Сквозь тонкую резину шлепанцев проникает холод от бетонного пола, прикрытого линолеумом.
Наконец сюда входят тот самый коп-верзила и его симпатичная зеленоглазая помощница. Они представляются, проводят нудную предварительную процедуру уведомления о видеозаписи беседы и так далее. Верзила, расставив ноги, откидывается на спинку стула. Он просто сидит, с насмешливым видом рассматривая Малколма, в то время как его спутница приступает к опросу.
— Малколм Перри, — говорит она. — В две тысячи первом году, в возрасте четырнадцати лет, вы прочитали в газете некролог с именем Шарлотты Джеймс, погибшей за неделю до этого в ДТП на мотоцикле. И вы отправились на кладбище Сен-Чарльз, прихватив с собой, — она немного хмурится, сверяясь с записями, — инструменты для копки и брезент, который вы, очевидно, похитили у соседа.
Малколм встречает ее взгляд, косясь из-под пакли жидких, с пробором по центру, волос.
— Вас задержали при попытке выкопать тело мисс Джеймс, с которым вы, судя по всему, собирались совершить половое сношение.
Малколм пожимает одним плечом. Заправляет за ухо прядь волос.
— Поскольку вы тогда были несовершеннолетним, а половое сношение с человеческим трупом стало считаться противозаконным лишь по Акту о сексуальных противоправных деяниях две тысячи третьего, вас выпустили, сделав предупреждение в связи с мелким правонарушением, а также потребовав от вас пройти психиатрическую реабилитацию у специалистов.
Но уже в две тысячи пятом году, во время вашей работы в похоронном бюро, вас схватили во время сексуального надругательства над трупом двадцативосьмилетней женщины, также жертвы ДТП. Вы высасывали из этого тела кровь и мочу, хлестали по ягодицам, после чего содомизировали его. За это вы получили шесть месяцев тюрьмы, из которых отбыли четыре и были выпущены под обязательство, что дважды в неделю будете посещать психиатра.
Хоуи закрывает папку, кладет на нее ладонь и обращает свои зеленые глаза на Малколма.
— Ну и как проходят консультации? — спрашивает она. — Прогресс есть?
— Гм, — отвечает Малколм. — Смотря что подразумевать под словом «прогресс»…
— Я имею в виду, вас по-прежнему тянет заниматься сексом с мертвыми женщинами?
В ответ долгая тишина.
— Ну ладно, — вздыхает Хоуи. — Когда это вообще у вас началось? Эти специфические изъявления любви?
— Когда я был маленький, — отвечает он. — Я, помнится, устраивал долгие похоронные службы по своим домашним любимцам. У меня было маленькое кладбище для животных. Наверное, все это есть у вас в папке.
— А как вы их выбираете, своих жертв?
— Возлюбленных.
— Ну, пусть так.
— Ну, как… Устраиваешься в похоронное бюро, в больницу там, на кладбище. Хотя лучше всего, понятно, в морг.
— То есть вам нравятся свеженькие?
— Как горошинки в стручке.
Она смотрит на него стеклянным взглядом.
— Но для вас это, по-видимому, несколько затруднительно? С учетом того, что вам запрещено работать непосредственно с мертвыми или вблизи них.
— Я нынче не практикую, — говорит он. — Я теперь больше не морговая крыса.
— Отчего же?
— Мне неинтересно быть политзаключенным.
— А это что, политическая позиция — насиловать трупы?
— Труп — это предмет, вещь. Вещь изнасиловать нельзя.
— А как же их семьи?
— Мертвые им не принадлежат.
— Иными словами, Малколм, для вас все как было, так и осталось? Вы берете от мертвецов то, что вам нужно, напрочь забывая об их родных и близких; о том, что те могут чувствовать… Ездите, так сказать, без платы за билет. Вся эта чепуха насчет мира и любви, что у вас на футболке…
— Это не чепуха.
— Мир и любовь — признаки взаимного уважения. У вас же уважения нет ни к кому.
— Это не так.
— Итак, вы больше не морговая крыса. Но кто же вы тогда? Я так понимаю, консультации для вас — пустой звук. Думаю, вы знаете себя достаточно, говоря то, что говорите. Но при этом фантазии не покидают вас ни на один миг. Мастурбирование под мысли о мертвых девушках.
— Бог мой, конечно, я фантазирую при этом! Мне, слава богу, позволено во время дрочки думать обо всем, что захочу. Мы живем не в полицейском государстве. По крайней мере, пока.
— Это так, — кивает Хоуи. — До тех пор, пока никому от этого нет вреда.
— На что вы намекаете?
— Как вы относитесь к доктору Тому Ламберту?
— К моему консультанту, что ли?
— Да, — отвечает Хоуи, — к вашему консультанту.
— Ханжа хренов. А что?
— Ханжа в каком смысле?
— Сто лет назад нацисты вроде него пробивали закон, чтобы кастрировать гомосеков.
— Поэтому вы угрожали его убить?
— Вы меня за этим сюда притащили?
— Не знаю. А что вы так насторожились?
— Потому что я этого не говорил. Он лжет.
— Понятно, — говорит Хоуи. — Я тоже не уверена, что это правда.
— Это он вам сказал? Потому что если да, то он лжец гребаный.
— А его жена?
— Что его жена?
— Вы ее когда-нибудь видели?
