— Нет.
— Может быть, это еще одна неправда?
— К чему вы вообще клоните?
— Мы хотим показать вам снимки с места преступления, — подает голос Лютер впервые с начала допроса, — только мы не хотим вас чересчур возбуждать.
Взгляд Малколма перебегает с Лютера на Хоуи и обратно.
— С какого такого места преступления?
— Так что это было? — спрашивает Лютер. — Он вас достал? Он не верил всей той блажи, которую вы ему несли во время консультаций?
— В смысле?
— А ребенок? — продолжает Лютер. — Что такой человек, как вы, может сделать с ребенком?
— Нет, правда, — начинает частить Малколм, — что он такое сказал? Ведь он лжец хренов.
— Где ребенок, Малколм?
— Какой ребенок?
— Вы себе представляете, чем для вас может обернуться тюрьма? — ставит вопрос ребром Лютер. — Быть извращенцем — это одно, но истязать детей — совсем другое. Там, в Уондсворте, народ сентиментальный. Они сделают с вами то, что вы сделали с мистером Ламбертом.
— Погодите. Да что я такое сделал? Мы вообще о чем говорим?
— Где младенец?
— Какой младенец?
— Где он?
— Насчет младенца он лжет. Это был не младенец.
Пауза.
— Кто был не младенец?
— Он не должен был вам все это разглашать. Не должен. Ах он гребаный лицемер…
Лютер не движется. Не движется и Хоуи. Сделав долгую, очень долгую паузу, Лютер говорит:
— Малколм, кто был не младенец?
— К младенцам я не прикасаюсь, никогда. Если он вам сказал, что да, то он лгун поганый. Я люблю девочек. Женщин.
Выйдя из комнаты для допросов, сержант Хоуи делает гримасу отвращения, встряхивая руками, как от прикосновения к чему-то нечистому. Лютер одобрительно похлопывает ее по спине — дескать, молодец. После этого он подходит к сержанту Мэри Лэлли.
Лэлли тридцать лет; вьющиеся волосы подстрижены коротко и аккуратно. Дотошный, вдумчивый детектив, к допросам она подходит творчески. А еще у нее есть дар, свойственный только ей: презрительно-насмешливый взгляд. Иногда Лютер применяет ее как секретное оружие, чтобы она просто сидела и посверливала объект этим своим несравненно проницательным взором, от которого становится неуютно. Коллеги зовут ее Мэри-Звери.
Лэлли поднимает взгляд от экрана компьютера, кладет телефонную трубку. Смотрит на Лютера с видом провидицы.
— Как насчет того, чтобы глотнуть свежего воздуха? — спрашивает Лютер.
Мэри-Звери прибывает к фургону кинологов на перекресток с Хилл-Парк, напротив дома сквоттеров. Здоровается с Яном Кулозиком, патрульным собаководом в форме. На поводке терпеливо ждет осанистая немецкая овчарка. Кулозик одобрительно смотрит, как Лэлли встает на одно колено и ласково воркует о чем-то с собакой. Затем Лэлли приказывает вывести из дома всех сквоттеров, которые хмуро жмутся под накрапывающим дождем.
Вслед за Кулозиком и собакой она заходит внутрь. Кулозик подбадривает собаку которая куда-то целенаправленно спешит. Очевидная радость животного от выполнения задания заставляет Лэлли невольно улыбнуться.
Собака настораживается, дойдя до самого дальнего и самого темного угла самой дальней и самой темной квартиры. Возле грязного топчана Малколма Перри она, нетерпеливо поскуливая, начинает скрести пол. Кулозик оттаскивает овчарку, тихо похвалив, в то время как Лэлли отпинывает в сторону тщедушный комковатый матрас.
Носок ботинка нащупывает неплотно лежащую половицу. Рядом другая, такая же. Лэлли, нахмурившись, встает на колени и отодвигает незакрепленные половицы, за которыми открывается небольшое углубление. В углублении лежит черный мешок для мусора. Под ним обнаруживается серое шерстяное одеяло. В серое шерстяное одеяло завернута женская голова.
Глава 7
Генри удивлен той безмятежностью, с которой кроха проспала всю дорогу до самого дома. Она лежит на заднем сиденье машины, в мягком одеяльце с сатинетовой оторочкой. Свет уличных фонарей скользит по ее лицу, в то время как сын Генри, Патрик, осторожно ведет машину. Генри то и дело бросает через плечо взгляды на крошку, чувствуя теплый прилив удовлетворения. На его губах расплывается усталая, довольная улыбка.
Патрик останавливается возле парка, где собирался немного поохотиться на кроликов. Генри перебирается за руль. Проходит еще немного времени, и в конце длинной подъездной аллеи свет фар выхватывает прутья ворот на электроприводе.
Дом очень большой, с видом на парк. Сейчас он наверняка стоит не меньше двух с половиной миллионов фунтов, но у Генри в саду зарыто слишком много секретов, чтобы задумываться о продаже. Он прожил здесь двенадцать лет, и вот уже почти двенадцать из них Илэйн, пожилая владелица дома, лежит в саду, в двух с половиной метрах под землей. Иногда он ловит себя на том, что разговаривает с нею. Он и сам не может понять зачем.
В соседнем доме слева живет семья банкира, перебравшаяся сюда через два года после того, как не стало Илэйн. Они уверены, что Генри — сын Илэйн. Ну и пусть: его это вполне устраивает. Настоящий сын Илэйн — еще один секрет, похороненный в саду Соседи справа — иностранцы, судя по всему арабы. Видит он их редко, а разговаривать с ними и вовсе недосуг.
Генри припарковывается, выходит из машины, осматривается, после чего открывает заднюю дверцу и тянется внутрь. Малышка смотрит на него своими черными глазенками. Она на удивление теплая. Очень худенькая, с кожей какого-то жутковато лилового, местами почти свекольного оттенка.
Руки у Генри грязные, все еще со следами крови, но пустышки при нем нет. Поэтому он предлагает малышке палец. Она хватает его своим жарким, будто гуттаперчевым ротиком. Несмотря на внешнюю мягкость и упругость, десны на удивление тверды изнутри. Ощущение, не лишенное приятности…
Он будет звать ее Эммой. Бережно взяв девочку на руки, он поплотнее укутывает ее в одеяльце — вроде как пытается пеленать.
— Милости прошу домой, — приговаривает он. — Милости прошу. Хочешь посмотреть на свою спаленку? Ну конечно же хочешь! Конечно же хочешь, моя маленькая девочка…
Генри с непривычным интересом вслушивается в новые нотки, появившиеся в собственном голосе. Несмотря на то что он говорит негромко и никто не может подслушать, он разговаривает с ребенком, совершенно по-матерински присюсюкивая.
— Хочешь видеть свою комнатку-у? — нараспев воркует он, буквально млея от удовольствия. — Ты хочешь, ты хочешь, ты хочешь этого? Ну, коне-ечно же хо-очешь! Конечно хочешь в свою комнатку! Спору нет!
Он заносит малютку в переднюю, обитую деревянными панелями. Интерьер дома старомоден: Илэйн, когда Генри ее придушил, шел девятый десяток, и ремонта здесь не было как минимум лет двадцать. Но Генри очень даже нравится такой стиль — время здесь будто бы остановилось.
