— Но я действительно ничем не могу помочь вам.
— Я знаю. Но быть может, вы попросите членов группы собраться, избавить их от бремени розыска и последующих допросов?
— Этого я сделать не могу, — отвечает она твердо. — Исключено. Я бы и рада, но…
Лютер уже собирается уходить, но вдруг останавливается:
— А, кстати, еще кое-что.
Сэнди Поуп ждет.
— Быть может, была здесь такая пара, относительно которой у вас возникли странные чувства? — спрашивает Лютер. — Они могли приходить регулярно. Или наоборот, появились только один раз…
— Какие именно чувства вы имеете в виду?
— Скорее, это вы можете нам об этом сказать. Я не прошу вас судить с пристрастием. Но вы знакомы со всеми типами поведения, так или иначе связанными с проблемой бесплодия. Поэтому, быть может, какая-то пара показалась вам, как бы это выразиться… атипичной? Выбивающейся из общего ряда? Быть может, был среди них кто-то такой, кто вызывал у вас неопределенную, безотчетную тревогу или антипатию?
— Я так думаю, лучше не мне об этом судить.
— Это как раз такой случай, когда вам судить можно.
— Что ж, пожалуй, это были Барри и Линда, — произносит она.
Лютер усаживается обратно. Скрещивает ноги. Разглаживает штанину на колене. Он знает, что этим себя выдает: признак человека, старающегося скрыть свою возбужденность. Он пытается овладеть собой.
— А кто они такие, Барри и Линда?
— Приходили один-два раза. Задерживались ненадолго.
— Когда это было?
— Точно не помню. Три-четыре месяца назад.
— То есть как раз во время беременности Сары Ламберт?
— Ну да, получается, так.
— И что в них вызвало у вас настороженность?
— Они были какие-то… не такие. Как пара. Он очень ухоженный. Поджарый. Как легкоатлет. Костюм, галстук. Кашемировое пальто. Стрижка короткая, волосок к волоску. С косым пробором.
— А женщина? Линда?
— Вот это мне и показалось странным: контраст. У нее было ожирение.
Лютер кивает, ждет дальнейших слов. Тут подает голос Хоуи:
— Мы понимаем, людям это обычно поперек души — выносить о других какое-то суждение, но сейчас это так важно. Если та пара к происшедшему не имеет никакого отношения, они никогда не узнают, что в их сторону нам указали вы. Если же они причастны, то, поверьте, вы сами захотите, чтобы мы их поймали.
Сэнди смеется. Ей неловко.
— У нас здесь столько тренингов, — признается она. — Столько занятий по осведомленности.
— У нас тоже, — говорит Лютер.
Сэнди смеется уже чуть более открыто.
— Вам-то, наверное, положено.
— Вы не поверите, — говорит с улыбкой Лютер, — но у нас в управлении поставили чайный автомат только потому, что опасаются: если нам доверить электрический чайник, нас всех непременно убьет током, так что и работать будет некому.
Сэнди Поуп открывает ящик стола и достает оттуда мятный леденец.
— Это выглядело как откровенный мезальянс, — рассказывает она. — Он такой стройный, поджарый, а она… рыхлая, сырая, Мне это показалось странным, ну прямо-таки комичная парочка со скабрезной открытки. К тому же если вы тучны и у вас проблемы с зачатием, вам в первую очередь нужно сбросить лишний вес. Очень многие клиники экстракорпорального оплодотворения отказываются помогать тучным пациентам, пока те не похудеют.
— Значит, вас удивили габариты этой женщины?
— Да, пожалуй, и не одну меня.
Лютер помечает у себя: проверить все обращения за программой ЭКО, на которые был получен отказ по причине тучности. Список, вероятно, получится длинный, но куда-нибудь да выведет.
— А какова была их история? — спрашивает он.
— В каком смысле?
— Я имею в виду, что они вам о себе рассказывали?
— Наша группа — это не Общество анонимных алкоголиков. Посещение у нас свободное. На новые пары мы не давим. Для многих из них просто прийти сюда — уже гигантский шаг. И даже если они лишь сидят здесь и помалкивают — это уже большое дело.
— А как держались Барри с Линдой?
— Она была… эдакая милашка.
— Мне кажется, — замечает Лютер, — что слово «милашка» вы произносите с определенным ударением.
— Она была по-своему очень хорошенькая. В каком-то странном смысле. Но при этом было в ней что-то гротескное. Я имею в виду не вес. А нечто такое, шаржированное, в духе Ширли Темпл. Одежда на ней была как на девчушке: розовый цвет, рюшечки-ленточки. Гольфики. И говорила она таким тонюсеньким, как у мышки, голоском.
Сердце у Лютера стучит еще быстрее.
— А он? Ее партнер?
— Он был…
— Властный? Или, наоборот, податливый?
— Не то и не другое. Скорее, отстраненный. Ощущения, что это пара, как такового и не было.
— Он не обращал внимания на свою партнершу?
— Никакого. Они просто сидели рядом. Она всем улыбалась, губки бантиком.
— А он…
— Щеголеватый, самоуверенный. Сидел, широко расставив ноги.
— Не хочу показаться вульгарным, — перебивает Лютер, — но такого рода демонстрация паха в представлении некоторых мужчин есть признак истинной мужественности. Сидеть, вот так развалившись и рекламируя свое достоинство. Так вот, может быть, с его стороны были какие-то намеки, что-нибудь эдакое между строк? Может быть, шутливые предложения осеменить кого-нибудь из женщин?
— Ничего такого, — отрицает Сэнди Поуп. — Кроме того, я знаю, как быстро и эффективно пресекать подобные вещи.
Еще бы, сомнения нет. Лютер кивком выражает профессиональное признание.
— Я в том смысле — не выказывал ли Барри внимания конкретно к кому-нибудь из членов группы?
Глаза Сэнди Поуп уходят куда-то вверх и вправо. Она роется в памяти, после чего направляет взгляд на Лютера. Ответ следует не сразу.
— Он сидел вон там, — указывает она, — и плотоядно косился на Сару Ламберт, как на спелый персик. Чувствовалось, что им, Тому и Саре, от этого не по себе. Кажется, это был последний раз, когда они пришли сюда.
Лютер и Хоуи пробираются через неумолкающий грязно-серый шум Лондона.
— А ты когда-нибудь об этом думала? — спрашивает вдруг Лютер. — О детях?
Хоуи пожимает плечами:
— А вы?
— Нет, — отвечает он. — У нас с женой был уговор, как только мы стали жить вместе.
— В самом деле? И от кого исходила эта идея?
— Да от обоих, наверное.
