— Эмма не берет бутылочку, — говорит он растерянно. — Я не знаю, что делать.
Патрик следом за Генри идет в дом и поднимается по лестнице. Моет руки под краном жидким мылом, отчего ладони начинают пахнуть апельсином. После этого он проходит в спальню к младенцу. Брезгливо глядя на него, в очередной раз удивляется неизъяснимому уродству.
Как-то раз Патрик случайно наткнулся на крысиное гнездо. Это было в те времена, когда он совсем еще мальчонкой спал в звуконепроницаемом подвале. Крысятник примостился между отставшим куском гипсокартона и небрежно прикрепленной Генри обшивкой звукоизоляции — судорожно копошащаяся голо-розовая гроздь из слепых пищащих детенышей, сплетшихся меж собой змеистыми хвостиками.
Увидев это, Патрик взвыл от ужаса и, дико замахиваясь, стал колотить кулачками по массивной двери. Он орал и ревел, но никто, разумеется, его не услышал и не пришел на помощь. Генри объявился только предвечерней порой — с бутылкой теплого молока для Патрика и парой ломтей белого хлеба. При виде крысиного короля даже он, всегда невозмутимый и совершенно не чурающийся крови, в невольном ужасе подался на шаг назад.
Патрик иной раз со смешком вспоминает их с Генри реакцию в тот давно минувший день. Нынче, отыщи Патрик за листом фанеры такого вот крысиного короля, он счел бы это везением для себя. Такие вещи — явление поистине редкое. Сейчас все это копошащееся месиво он соскреб бы лопатой и поместил в бутыль с денатуратом. А бутыль эту поставил бы на полку у себя в комнате.
Патрик испытывает противоречивые чувства к этому беспомощному злобному созданию, которое корчится перед ним на пластиковом матрасике с мишками. В основном это ненависть и отвращение. Впрочем, и жалость тоже…
— Она кашляет, — растерянно сообщает Генри.
— Ну так отвези ее к врачу.
— Не могу, ты же знаешь.
— Ты кормить ее пробовал?
— А как же, — возмущенно отвечает Генри. — Какого хрена!
— Может быть, молоко слишком горячее?
— Да нет.
— Тогда слишком холодное?
— Да говорю тебе, нет! Она просто… квелая какая-то. И все время спит. Может, она спит слишком много?
— Не знаю.
— Ну надо же просыпаться хотя бы для того, чтобы поесть, а? Младенцы — они ж такие, им все время жрать подавай.
— Она не горячая?
Генри опускает руки в кроватку и кладет Эмму так, чтобы можно было сунуть градусник ей под мышку. У Патрика вызывают легкое отвращение ее механические, почти безжизненные движения.
— Тридцать четыре и четыре, — сообщает Генри. — Ч-черт. Маловато.
— А ее и в самом деле, похоже, знобит.
Генри и раньше подмечал, что у малышки тряслись ручки и подбородок. Теперь уже содрогалось от озноба все ее маленькое тельце.
— Бутылочка бутылочкой, — вздыхает Генри, — а нам нужна нянька. Кормилица.
Затяжная пауза.
— Может быть, ты?.. — спрашивает наконец Патрик.
— Я?!
— Ага. Ну пожалуйста, пап.
— А почему я?
— А я почему? Я же… стесняться буду.
Генри невелик ростом, но с силенками у него все в порядке, да и со злостью тоже.
— И как бы это, по-твоему, выглядело, а? Ты, щенок слюнявый! Как бы это, мать твою, смотрелось?
— Пожалуйста, — просит Патрик.
Генри с сердитым шипением выпихивает его на лестничную площадку. Аккуратно прикрывает за собой дверь в детскую спальню. В коридоре он хватает Патрика за волосы и хорошенько прикладывает его лицом о стену Патрик в смятении отшатывается. Генри дает ему еще несколько увесистых затрещин и пинком валит на пол.
— Так, — бросает он сверху. — Сейчас же берешь денег из заначки и, мать твою, все без разговоров делаешь.
Глава 8
Зои и Марк знакомы чуть больше года. Он работает в «Либертэ санс фронтьер» и приставлен к ней для обмена информацией по делу Мунзира Хаттима.
Марк по-мужски красив. От твидового пиджака и модных вельветовых штанов веет легкой богемностью. Он спокоен и романтично-сентиментален. Иногда, правда, чересчур серьезен. После четвертой встречи он предложил ей отобедать вместе.
Они сидели в кафе, глядя на дрейфующих снаружи людей. Зои рассказывала о Джоне. Она всегда говорила с ним о Джоне. В конце концов Марк не выдержал:
— И как же вы вдвоем все это время ладите?
— А как все ладят?
— Не знаю, — мягко усмехается он. — Мы с моей бывшей супругой любили друг друга буквально со школьной скамьи.
— Не может быть!
— В самом деле.
— Как мило.
— Ходили вместе в первый класс, — рассказывал Марк. — В Стоквуд-Вэйле, в начальной школе. Ее звали Эмили Эдвардс, и волосы у нее всегда были завязаны в конский хвост. Она умела лазать по деревьям и все такое… В общем, полный букет.
— Получается, она была первая и единственная?
— Боже мой, нет, конечно. Нет, нет и еще раз нет. Мы с ней оттрубили вместе, даже затрудняюсь сказать… три года? Четыре? И разлетелись, когда начался шестой класс. От нее стало отдавать каким-то политическим душком… Долой бомбы! Да здравствует рабочий социализм! Женщины — борцы за мир!
Он рассмеялся, вспоминая. Между ними проскочила искорка печального взаимопонимания. Зои захотелось прильнуть к нему, коснуться его руки, как-нибудь утешить и, может быть, утешиться самой. Однако вместо этого она, откинув волосы, помешала ложечкой свой эспрессо.
— Так что же произошло?
— О, мы повстречались снова. Спустя годы, в Брайтоне. Совершенно случайно: каждый в своей компании отрывался на встрече Нового года. И когда мы друг друга увидели, то как будто вернулось прошлое. Она прошла через свою фазу, вынырнув с той стороны. А я прошел, соответственно, через свою.
— И что же это была за фаза?
Он застенчиво пожал плечами.
— В основном «Эхо и люди-кролики».
— Еще раз: эхо и люди… кто?
— Кролики. Ты не знаешь про людей-кроликов?
— Лично я таких особей в глаза не видела.
— А об Эриксе что-нибудь слышала?
— Нет.
— Был такой клуб, — пояснил он. — Все это в Ливерпуле. Элвис Костелло… Я на него, кстати, туда ходил. Потом еще «Клэш», «Джой Дивижн», «Баншиз», «Баззкокс». Ты слышала когда-нибудь «Баззкокс»?
Зои покачала головой. Он набубнил ей мотив из песни «Влюбился не в того, кого надо». Поняв, что для нее это пустой звук, осекся. Нависла неловкая пауза.
— В общем, классная песня, — заключил он.
Внести Зои лепту в оплату счета Марк не дал, и, закутавшись в пальто, они шагнули в осень.