— Знаешь, а мне пока не хочется возвращаться, — первым сказал он.
— И мне тоже, — призналась она.
Тогда они пошли гулять в парк, нашли там скамейку и сели. Зои притулилась на краешке, выпрямив спину, а Марк расселся вольготно, достал из кармана плоскую жестянку с табаком и начал сворачивать самокрутку.
— Ты не возражаешь?
— Нисколько. Даже хорошо, если дым пойдет в мою сторону.
— А ты покуриваешь?
— Иногда, очень редко.
— Хочешь, я тебе тоже сверну?
Они оба молчали, пока Марк не свернул и не передал самокрутку Зои. Она сжала ее губами, чувствуя легкую жгучесть табака. Марк вынул зажигалку, и Зои склонилась к нему, вдохнув его запах. Затем отстранилась, пыхнув своей первой со времен студенчества сигареткой. Ей понравились и вкус ее, и аромат. Мелькнула любопытная мысль: как сочетается эта самокрутка с ее одеждой, туфлями, волосами…
— И как долго все это у вас продлилось? — спросила она, снимая с кончика языка табачную крошку и чувствуя на себе взгляд Марка.
— Ты про нас с Лиз? Одиннадцать лет на все про все.
— Наверное, и детки есть?
— Стивен, ему сейчас шестнадцать. Хлое девять. Оба живут с мамой. А у тебя?
— У нас с Джоном? Бог миловал.
— То есть как это понимать?
— Что именно?
— Ну, эта интонация…
— Не знаю. А что, я говорю с какой-то особой интонацией?
— Определенно. С особой такой подчеркнутостью.
Она фыркнула и смущенно прикрыла нос ладонью. Марк отреагировал широкой улыбкой.
— Мне даже сама мысль об этом странна: у нас с Джоном — да вдруг дети.
— А что в этом такого неслыханного?
— Мы сошлись на том, что нам не надо этого. Еще когда сами были школярами.
— В самом деле? Так вы давно уже знакомы?
— С начала времен.
Должно было выйти смешно, а полупилось как-то грустно. Зои какое-то время смотрела на голубей, а потом сказала:
— Познакомились в университете.
— Однокурсники?
— Да нет. Я училась на юридическом, а он — в аспирантуре на кафедре английского.
Она уткнулась подбородком в теплое пальто, задумчиво улыбаясь своим мыслям, как при просмотре старых фотографий.
— Случай свел нас только потому, что мы оба выбрали один и тот же факультатив по сравнительной религии. Я сидела рядом с ним в той тесной аудитории. Там все друг друга знали, кроме нас с Джоном. Правда, мне уже была известна его репутация.
— И какая же у него была репутация?
— Ну, говорили, что он такой высоченный, — сказала она застенчиво, как школьница, — очень сильный. Очень красивый. И очень настойчивый, прямо-таки неотступный.
От этого своего рассказа Зои пробрал радостный непринужденный смех.
— У нас все девушки были от него без ума, а он даже ухом не вел. И чем больше он их не замечал, тем сильнее они по нему сохли. Ради него они шли на любые самые дурацкие поступки. Причем, заметь, не просто какие-нибудь там тихони, а яркие, умнейшие молодые женщины, которые ради того только, чтобы привлечь его внимание, попадали, как дурехи, в глупейшие ситуации. А он так ничего и не замечал.
— Ну как же, ведь все замечают?
— Клянусь Богом. Это была даже не спесь. А что-то вроде… близорукости, что ли.
— И тебе это нравилось?
— Мне казалось, это распаляет.
__ Что-то похожее на вызов?
— Да боже упаси!
На этот раз они рассмеялись оба.
— А как вы, — Марк сделал неловкую паузу, — ну… сблизились?
Зои выкурила самокрутку едва ли не до самого кончика, зажав ее дымящиеся останки ногтями двух пальцев, большого и указательного.
— Никакого такого момента не было, — припомнила она. — Просто закончилась лекция, и мы вроде как потянулись выпить кофе. Никто никаких зацепок не делал, всяких там вопросиков не задавал. По крайней мере, мне так помнится. Просто сели в кафетерии и разговорились. Я рассказала ему о себе все, что могла, — а уж чего там за мной в ту пору было: мизер.
— Сколько же тебе было лет?
— Лет? Двадцать, кажется. В общем, школа для девочек, выпускной класс, потом годовой перерыв, университет. В то время это казалось недюжинным опытом. И вот я ему все это о себе выкладываю. А затем говорю: «Ну а теперь ты мне расскажи о себе», и он начинает мне рассказывать о книгах, как будто бы он сам весь из них состоит, — из тех, что прочел, и из тех, что для себя наметил. А когда он предложил проводить меня домой, я ни секунды не раздумывала.
О Джоне можно сказать одно: когда тебе двадцать и ты еще не так хорошо знаешь жизнь, да еще и живешь в паршивом районе, чувствовать, что этот парень провожает тебя, идет рядом, — ну просто упоение. Дошли. И вот он останавливается у моей двери и говорит: «Так вот, значит, ты какая?» А я ему: «Да, вот такая я».
А сама думаю: «Ну что ты стоишь? Ну поцелуй же меня, дурак, иначе я вот тут же, не сходя с места, умру».
— А он?
— А он — нет. Он лишь так немного сгибается и грациозно кивает — знаешь, как какой-нибудь верблюд в зоопарке. А затем сует руки в карманы и уходит.
— Ай да молодец! Хорошо разыграно.
— Если бы, — насупленно отмахивается она. — Никакого расчета здесь не было, уверяю тебя. Просто в этом он весь. Вот такой он и был. В смысле, есть. Ну да ладно.
И тут ею овладела пустая тоска, как всегда при мысли о том парне и о той девчонке. Мысли о Джоне Лютере — двадцатидвухлетнем, который откланялся, даже не поцеловав ее. И о призрачной легкости в сердце той ночью, когда она лежала без сна и все не могла поверить: это ты-то, серьезная, уравновешенная, работящая Зои, которая за всю свою жизнь переспала всего лишь с двумя — с одним давним школьным товарищем (что-то вроде подарка перед расставанием) и с мужчиной постарше, с которым познакомилась сразу после школы.
Не в ее натуре было вот так лежать, разметавшись на постели, и думать-гадать, что какой-то там парень может делать прямо сейчас, в эту вот секунду. И тем не менее ночь у нее прошла именно так.
Следующие несколько дней она старательно делала вид, что не пытается изобрести способ, как бы случайно столкнуться с ним, скажем, в коридоре, или на кафедре английского, или в столовой.
Раскинувшись на скамейке, Марк отвлек ее от созерцания голубей:
— Ты в порядке?
— А? — вскинулась Зои. — Извини, унесло.
— Ну что, — он плавно потянулся, — пора обратно?
— На работу? Ой, не хочу-у! — простонала она, лебединым движением вытягивая шею. — Мне вообще выходной полагается. Я знаешь как устала.
