— Проклятье, Трес, я тебе не верю. Рожа, которую ты только что скорчил, — в чистом виде выражение, которое появлялось на лице твоего отца и означало «дерьмо».
Я услышал в его голосе такое искреннее удовольствие, что невольно улыбнулся и на мгновение забыл, что Лилиан пропала, а убийство моего отца возвращается, точно самый худший из кошмаров. Когда Драпиевски смеялся, возникало ощущение, будто где-то совсем рядом прозвучала отличная шутка. Впрочем, продолжалось оно всего секунду.
— Карнау и Шефф? — спросил я.
Ларри перестал улыбаться и снова посмотрел на фотографии с двумя вырезанными мужчинами, которые я ему показал.
— Не знаю, — сказал он. — Я этим займусь, но сомневаюсь, что мне удастся что-нибудь выяснить. В любом случае, ты ничего не можешь сделать, так что сиди и не дергайся зря.
— Я не могу держаться в стороне от того, что происходит, Ларри.
Он оказал мне любезность и сделал вид, что не слышал моих слов. Вместо этого Ларри встал и прибрал к рукам последнюю бутылку с пивом. Потом он нашел текилу и принес свою добычу на стол. Мы сидели, слушали, как стрекочут цикады, и передавали друг другу текилу. Наконец, Ларри откинулся на спинку стула, посмотрел на вспухшую штукатурку на потолке и рассмеялся.
— Твой отец… ты слышал историю про летчика с одним яйцом?
— Слышал, — ответил я.
— Я тогда в первый раз выехал на операцию, — продолжал он. — И вдруг обнаружил, что стою за старым домом на ранчо, а рядом, как ненормальный, блажит тот сукин сын, пилот из военно-морского флота, совершенно голый, если не считать тяжелых ботинок «Джастин» и ружья 12-го калибра.
Драпиевски расхохотался и почесал прыщ.
— Он вернулся домой из Кингсвилля раньше, чем обещал. Раздевшись догола — хотел сделать сюрприз жене, — залез в постель и смачно поцеловал нечто, не брившееся целую неделю. К тому моменту, когда я туда приехал, он тащил жену по заднему двору и, как безумный, вопил. За мексиканцем-коммивояжером он гнался до самой границы своего участка, а потом прострелил ему ногу. Тот лежал по другую сторону колючей проволоки, лишившись большей части бедра, и истекал кровью. Наш же старина летчик никак не мог решить, кого прикончить следующим: меня, мексиканца, жену или себя. Помню, я тогда подумал: «Сегодня твой первый и последний день на этой работе». И тут, пыхтя, точно герефордский бык, из-за наших спин появился твой отец и два помощника за ним. Твой папаша тут же начал поносить летчика, причем так, будто завтра вовсе не наступит. «Проклятый придурок, — сказал он ему, — ты почему позволил мексиканцу выйти за ограду, прежде чем стал в него стрелять?»
Голый пилот, ничего не понимая, уставился на него, и тогда твой отец продолжал: «Если ты стрелял в него за забором, это называется покушение на убийство, идиот. Если же на своей территории — закон Техаса гласит, что речь идет о нарушении границ частного владения». Затем шериф вытащил блокнот и говорит: «Я начинаю составлять отчет, парень. Советую тебе перетащить мексиканца через забор прежде, чем я приступлю к описанию того, что тут произошло». Видел бы ты, с какой скоростью пилот сорвался с места. Но как только он побежал, твой отец достал пистолет 38-го калибра. Я в жизни не видел, чтобы оружие появлялось так молниеносно. Первым выстрелом он выбил ружье из руки летчика, второй прошел ровно у него между ног и оттяпал левое яйцо.
Драпиевски восхищенно выругался и влил в себя еще несколько унций моей «Эррадуры».
— Пилот взлетел в воздух, точно подстреленный заяц, и в следующее мгновение рухнул на землю. Твой отец подошел к нему и говорит: «Первый выстрел — за то, что ты размахивал ружьем перед моим помощником. Второй — за идиотизм». После того как медики починили мексиканца, он целых пятнадцать лет на каждое Рождество присылал твоему отцу ящик шампанского. Таким был твой отец, Трес.
История здорово обросла подробностями с тех пор, как я ее слышал много лет назад, но я не стал тратить силы и указывать Ларри на некоторые несоответствия. Вместо этого я забрал у него бутылку с текилой и добил ее.
Больше сказать было, в общем, нечего, и Драпиевски включил дневное шоу, дожидаясь, когда я прочитаю дело о расследовании смерти отца.
К отчету патологоанатома канцелярской скрепкой были прикреплены три черно-белые фотографии, изображавшие нечто, бывшее когда-то телом моего отца. Его труп казался огромным на металлическом столе, каким-то размытым и нереальным в резком свете флуоресцентных ламп, словно олень, оказавшийся в лучах фар.
В других папках описывалась серия тупиковых направлений в расследовании. «Понтиак», на котором убийца проехал мимо дома, нашли среди обгоревших остовов угнанных машин, каждую неделю собиравшихся в Вест-Энде. Владельца вычислить не составило никакого труда — им оказался кондитер, видевший, как машину увели прямо от его дома. Он с горечью рассказал полиции, что решил, будто это очередная акция кредиторов, и не стал тратить силы и заявлять в полицию. На короткое время в расследовании возник просвет, когда старик не слишком уверенно опознал вора в Рэндалле Холкомбе, бывшем помощнике шерифа, ранее арестованном моим отцом за убийство и выпущенном условно за неделю до гибели отца.
Однако эта ниточка оборвалась через два месяца в оленьей засидке в Бланко, где окровавленное и скорчившееся тело Холкомба нашли с пулей от пистолета 22-го калибра между глаз. Его труп уже довольно сильно разложился, когда на него наткнулся местный фермер, но патологоанатом определил, что Холкомб умер не больше чем через неделю после моего отца.
Несмотря на сильное давление на Ги Уайта и других известных наркодилеров Южного Техаса, надежды связать их с убийством не дали никакого результата. Особое внимание полиция уделила Уайту. Все властные структуры города организовали рейды на его владения, заморозили счета, арестовывали всех, кто имел хоть какое-то к нему отношение, за малейший проступок, но так и не сдвинулись с места в деле об убийстве шерифа Наварра. В общем, как сказал Ривас: все подозревали, что Уайт имел к нему отношение, но никто не мог ничего доказать.
Список врагов моего отца и связей Холкомба тоже оказался пустышкой.
Наконец, расследование вернулось к Рэндаллу Холкомбу. Мотив мести звучал вполне правдоподобно, время и его опознание в связи с угоном «Понтиака» тоже возникли очень кстати. Тот факт, что кто-то прикончил самого Холкомба, являлся совсем незначительной проблемой. Обсуждалось предположение, что его убийство не имело никакого отношения к делу Наварра. Или друзья моего отца из полицейского управления успели добраться до Холкомба раньше федералов. Такие случаи известны. Да и вообще ФБР любит мертвых убийц, может быть, больше, чем любило моего отца. Они объявили прессе, что преступление совершено на почве мести, классифицировали дело как «раскрытое» и спокойно положили на полку.
Я закрыл и вернул папку Ларри, когда часы показывали восемь и за окном начало темнеть. Я отдал ее почти в том же виде, в каком получил, если не считать нескольких бумажек, которые припрятал в тот момент, когда он засовывал голову в холодильник. После чтения документов ощущение у меня было такое, будто глаза у меня превратились в два тающих кубика льда.
