Мы прошли мимо хмурящегося владельца галереи, одетого в желтую рубашку и черные брюки, спустились по металлической лестнице и оказались на парковке «Голубой звезды», где мужчины в черных костюмах открывали очередную бутылку шампанского. Только после того, как Майя взяла меня за руку, я понял, как сильно сжимаю кулак.
Мы довели Карлона до его машины — новенького бирюзового «Хюндая» с фальшивым полицейским маячком на крыше, припаркованного в запрещенном месте. Он взял серебряную фляжку с переднего сиденья, сделал большой глоток и передал мне.
— Напомни, чтобы я внес тебя в список тех, кому посылаю поздравления на Рождество, Наварр. Не хочу, чтобы ты на меня обижался.
Я глотнул из фляги и поморщился.
— Господи, «Большая красная текила»?
Он пожал плечами.
— Завтрак для чемпионов, Наварр. Ты сам научил меня этому рецепту.
— Тебе не кажется, что пора повзрослеть, Карлон?
Он фыркнул.
— Значимость этого факта сильно преувеличена. Я буду ждать видео.
Я предложил фляжку Майе, но она покачала головой.
— А теперь расскажи мне всю историю. — Карлон с трудом удержался от того, чтобы не начать потирать ладони от нетерпения. — Мне нужно написать обзор выставки.
— Никакой истории не будет, — сказал я.
Карлон сильно удивился, и мне показалось, что он пытается осмыслить значение этих четырех слов, но уже в следующее мгновение он рассмеялся.
— Правильно.
Я мрачно посмотрел на него.
— Подожди минутку, — сказал он. — Ты заманиваешь меня сюда, чтобы я увидел, как крупный бизнесмен платит шантажисту — сколько получал Бо? Десять штук в месяц? Ты упоминаешь Лилиан. Называешь имя… — Он помолчал, и по его губам скользнула мимолетная улыбка; наконец, он все понял. — Дерьмо. Ты сказал «Эдди». Труп, который мафия отправила в кабинет Шеффа. Эдди, как там его. И после всего ты говоришь, что истории не будет?
Он рассмеялся, я — нет.
— Двадцать четыре часа, — сказал я.
— С какой такой радости?
— Лилиан каким-то образом с этим связана, Карлон. Любые публикации могут ее убить.
Он немного подумал.
— Что еще я могу сделать? — спросил Карлон.
— Внеси мое имя в рождественский список, — напомнил я.
Карлон колебался. Он дышал так поверхностно, что я даже не ощущал запах чеснока, бледно-голубые глаза пристально смотрели на меня, он что-то прикидывал. Казалось, будто мы заключали сделку.
Наконец, он пожал плечами.
— Я уже говорил, мне всего лишь хотелось помочь.
Я кивнул, сделал глоток «Большой красной текилы» и бросил фляжку в машину Карлона.
— Я знаю, Карлон. Я знаю.
Глава 36
Наступила полночь, когда мы с Майей отъехали от «Голубой звезды». Мы оба не ели шесть часов, большинство ресторанов уже закрылось, поэтому мне пришлось забыть о гордости и купить в «Тако Кабано» три чоризо и длинный белый батон. Во всяком случае, я не пал настолько низко, чтобы воспользоваться услугами одного из заведений с розовой неоновой рекламой. Я отвез Майю в настоящую cocina
[110]
на углу Сан-Педро и Хилдебранд, сонную деревянную хижину, по которой никто бы не догадался, что она дала начало компании с миллионными оборотами.
— А почему она оранжевая? — спросила Майя у повара, стоявшего за стойкой.
Она выбрала свое любимое huevos rancheros
[111]
и получила тарелку с горой яиц, пико-де-гальо,
[112]
бобов, лепешек и жира. Повар нахмурился, не понимая вопроса. Я попытался объяснить Майе преимущества техасской мексиканской кухни перед калифорнийской мексиканской кухней и чувствовал себя настоящим аборигеном, когда повернулся к смущенному повару и сказал по-испански:
— Моя подружка не понимает, почему здесь это блюдо выглядит иначе, чем в Калифорнии. Я сказал, что у нас в бобы кладут больше сыра и свиного сала.
Я постарался использовать сложные слова. Повар зевнул.
— Друг, — проворчал он, — ты либо из Калифорнии, либо чертов кубинец. Никто не говорит habichuelas, когда речь идет о frijoles.
[113]
Я смутился, и замолчал, и решил, что мне предстоит поработать над словарем. И ретировался вместе с грудой кукурузных лепешек.
— Что он сказал? — поинтересовалась Майя.
— Он сказал, что тебе нужно успокоиться и поесть, если ты понимаешь, что для тебя хорошо.
Мы сидели под вентиляторами в потолке и смотрели, как мимо нас по пустынной улице изредка проезжают автобусы «ВИА».
[114]
На минутку рядом остановился бродяга, чтобы поглазеть на наш полуночный завтрак. Он был одет в потрепанный коричневый костюм Ковбоя Боба
[115]
с патронташем и игрушечным пистолетом, глаза затянула молочно-белая пленка. Я отдал ему последнее тако. Он ухмыльнулся, как пятилетний ребенок, и побрел дальше.
Я думал о Лилиан, пытаясь вспомнить, как она себя вела и что говорила в день перед исчезновением. Но когда пробовал представить ее лицо, у меня перед глазами возникала Лилиан, какой она была в шестнадцать или девятнадцать лет. Быстрота, с которой она снова превращалась в старые воспоминания, меня пугала. И как бы я ни обманывался, убеждая себя, что знаю Лилиан, я понятия не имел о том, чем она занималась в последние несколько лет. Меня преследовала мысль, что она могла быть одной из главных участниц развернувшихся в последние дни событий.
В прошлом году Лилиан обратилась в суд, чтобы получить защиту от Карнау, но вскоре они снова стали партнерами. Весной она порвала с Дэном Шеффом и через несколько дней позвонила мне. Лилиан заставила меня вернуться в город, сказала, что любит, дала то, за что многие могли бы умереть — и исчезла.
Я сделал шарик из фольги от тако и представил себе, что урна — это баскетбольное кольцо, потом попытался перевести слова песни мариачи, лившейся из радиоприемника на кухне. Майя уже довольно давно наблюдала за мной, вероятно, размышляла на ту же тему. Ее лицо заметно смягчилось.
— Мы должны узнать правду, — сказала она. — Нам необходимо увидеть ее чужими глазами, Трес.
