— Видел похоронную процессию? — спросил Тур. — Кстати, кого там арестовали-то?
— Троих сербов, — ответил я.
— Но я видел одного из них с утра. Того, который Драган. Уж он-то с молодым Педерсеном был в контрах. И его, стало быть, не арестовали?
— Что ты хочешь сказать? Что арестовали не тех?
— Не знаю. Может, они просто решили, что нужно кого-нибудь арестовать. И повязали первых, кто под руку подвернулся.
— Нет, так просто ничего не делается.
— Ну, позвони своему брату и спроси, как все делается. И заодно спроси, почему они не арестовали «ополченцев».
— За что?
— За то, что подожгли приют.
— По-твоему, это они подожгли приют?
— А по-твоему?
Я пожал плечами и спросил, что ему известно об Артуре Ларсене.
— Об Иуде-то? — переспросил Тур.
— Иуде?
— Да, он тот еще поплавок. Всегда всплывает.
Он рассказал, что все на комбинате надеялись, что Артур Ларсен пойдет в большую политику. Думали, что избавились от него. Его предлагали в личные секретари министру труда. Будет, мол, министру отличный подпевала. Хором будут петь рабочие песни. Но у Ларсена дома оказалась больная жена, и Рабочая партия понесла потерю.
Конечно, я и сам отмечал, как продвинулся Артур Ларсен. На должность управляющего комбинатом, в то время когда в директорском кресле — социалист. В последние годы Ларсен с пеной у рта отстаивал решения правления касательно каждого сокращения кадров. Говорил, что кого-то приходится увольнять, чтобы остальные могли работать. Потом — новое решение о сокращении. Это Ларсен сказал, что его нужно принять, чтобы не пришлось увольнять всех. В итоге, разумеется, как раз всех и уволили. Но Ларсен считал, что и этот шаг оправдан — лишь бы не уволили его. И теперь на комбинате остался он один.
— И как к таким относиться? — спросил Тур. — Сегодня они сидят с тобой по одну сторону стола. А завтра — лыбятся с другой.
— Так он предатель? — спросил я.
— Не думаю. Может, просто из тех, что сидят с обеих сторон стола, и никогда не знаешь, чего от таких ждать.
У меня закружилась голова. Я медленно поднял стакан. Из пепельницы на кофейном столике заструился дым.
— Просто время такое, — продолжал Тур. — Черт возьми, плавающие цены, беспроводная связь, глобализация экономики. Уже не понимаешь, где правое, где левое, где правда, где вранье, где север, а где юг.
Тур загасил окурок. Встал и надел поварской костюм.
— Если директором стал социалист, а его правой рукой — профсоюзный лидер, это верный признак: лавочку собираются прикрыть, — сказал он.
Я спросил, верит ли он, что банкротство спланировали заранее.
— А ты — нет? Зачем им еще, скажи мне, холдинговые компании, адвокаты и мальчики для зачистки? — спросил Тур.
Незадолго до Рождества американские владельцы передали директору контрольный пакет акций и направили к нему Бобби Скотта из Нью-Джерси. Представитель братьев Коэн поселился в «Хардангер-отеле» и ничем особым как сотрудник не выделялся. Но говорят, что в барах он просадил в общей сложности триста тысяч крон. Скотт транжирил деньги и любил пользоваться услугами местных шлюх. Но каждый понедельник с утра он являлся в офис — чисто выбритым. Как-то на собрании он заявил, что у карбидной промышленности в Одде перспективы — на сто лет. А через четыре месяца комбинат разорился.
На лице Тура появилась ухмылка.
— Вот уж не думал, что скажу это, но как же, черт возьми, паршиво, что они закрыли комбинат. Конечно, из их труб летела чертова туча химического дерьма, но нашего дерьма, верно?
— В том-то и дело, что не нашего, — ответил я.
— В смысле?
— Это дерьмо принадлежало владельцам. Когда дело доходит до дележки, тебе и дерьма за так не отдадут.
— Ну да, — улыбнулся Тур.
Он посмотрел на стенные часы. Пора было открывать заведение.
— Тут много хороших людей, — сказал Тур, — но сейчас все зависит от политиков. А с этим сам знаешь как. Либо все будет хорошо, либо — к чертям собачьим.
— А где живет Артур Ларсен? — спросил я.
— У него квартира в Нюланне, — ответил Тур. — А зачем он тебе?
— Говорят, он по уши в долгах.
— Как это?
— Доигрался с финансовыми пирамидами.
— И кому же он должен?
— Говорят, Самсону Нильсену, хотя мало ли что говорят.
Я поблагодарил Тура за пиво и вернулся к машине. Солнце собиралось на закат и жгло мне глаза. На бульваре я увидел, как председатель коммуны идет, беседуя с одним из сомалийцев под объективами съемочной группы. Когда эта парочка неестественной походкой доковыляла до «Веселого угла», их попросили развернуться и пройтись снова. В Ласарон-парке сидел парень с ТВ-2, натянув на лицо вчерашнюю улыбку. Он давал автограф двум девушкам, одновременно разговаривая по мобильнику. Возле церкви журналист из «НРК», напялив на себя наушники и микрофон, брал интервью у нашего пастора. Тут же стояла и машина «НРК» с «тарелкой» на крыше и надписью на боку: «Ставьте на нас!»
По дороге в Йолло я, включив магнитолу, слушал проповедь пастора о милосердии. Но над долиной показался вертолет, и голос пастора пропал. В зеркало заднего вида я увидел у себя на хвосте «ауди». Попытался различить, не Самсон ли Нильсен за рулем. Вот ирония судьбы. Сначала я за ним шпионю. Потом — он за мной. У Бёгарда я свернул к обочине, а «ауди» пронеслась мимо, навстречу закатному солнцу. С рулем в моей машине всегда приходилось бороться, прежде чем повернешь. И мне это нравилось. Но на этот раз «вольво» казалась мне тяжелее обычного.
~~~
Отец ругался последними словами. За каждой упущенной возможностью следовала комбинация из крепких выражений. В обычных случаях он такого себе не позволял. Только когда смотрел футбол. В молодости кажется, что эти непристойности создают какую-то товарищескую атмосферу. И отец был словно не отец. А совсем другой человек, приятель, с которым мы смотрим футбол.
Я спросил, не хочет ли он посмотреть одну кассету. Отец ответил, что сначала хочет досмотреть матч. Ирландцы добились дополнительного времени и теперь штурмовали ворота Испании. И хотя сейчас у ирландцев не было Роя Кина, они могли закончить матч с потрясающим успехом. Я смотрел на экран, но все расплывалось перед глазами. С верхнего этажа спустилась мама. Обняла меня и спросила, что нового известно об Ирен. Отвела меня в сторонку и призналась, что боится.
— По-твоему, что произошло? — спросила мама.
— Ну конечно же она вернется, — сказал я.
— Я не понимаю. Ты думаешь, она уехала?
— Не знаю, мама. Но я уверен, что она появится снова.
