– Берем на себя роль Бога, так, что ли?
– Полностью с вами согласна, – сказала Сински. – Но Зобрист, как и многие другие трансгуманисты, настаивает, что эволюционная обязанность человечества – усовершенствовать наш вид, используя все имеющиеся возможности, в том числе мутацию зародышевых клеток. Проблема в том, что наше генетическое строение подобно карточному домику – каждая деталь связана с бесчисленным количеством других и поддерживается ими, и мы не всегда понимаем, каким образом. Если мы попробуем убрать какой-то один признак, мы можем изменить этим сотни других – возможно, с катастрофическими последствиями.
Лэнгдон кивнул.
– Не зря эволюция – постепенный процесс.
– Именно. – С каждой минутой Сински чувствовала все большее расположение к профессору. – Мы вмешиваемся в процесс, который длился миллионы лет. Сейчас опасное время. Мы получили возможность воздействовать на определенные нуклеотидные последовательности генов так, что наши потомки будут обладать большей ловкостью, большей выносливостью, силой и даже интеллектом – в сущности, сверхраса. Эту гипотетическую «улучшенную породу» людей трансгуманисты называют «постчеловечеством», и некоторые верят, что таково будущее нашего вида.
– Жутковато отдает евгеникой, – заметил Лэнгдон.
При этом слове у Сински пробежал мороз по коже.
В 1940-х нацистские ученые занялись так называемой евгеникой – примитивными генетическими методами пытались повысить плодовитость тех, кто обладал «желательными» этническими признаками, и снизить рождаемость у тех, кто обладал «нежелательными».
Этническая чистка на генетическом уровне.
– Сходство есть, – согласилась Сински. – Как мы сконструируем новую человеческую породу, вообразить трудно, однако есть много неглупых людей, которые думают, что это жизненно необходимо для выживания homo sapiens. Один из авторов журнала трансгуманистов «Н+» назвал манипуляцию с зародышевой линией «естественным следующим шагом» и заявил, что она «воплощает истинный потенциал нашего вида». – Сински помолчала. – В ходе дискуссии, защищаясь, они перепечатали статью из журнала «Дискавери» под названием «Самая опасная идея на свете».
– Я бы встал на сторону последних, – сказал Лэнгдон. – По крайней мере с социокультурных позиций.
– Поясните?
– Полагаю, генетическое улучшение – ну, скажем, как пластическая хирургия – будет стоить дорого. Да?
– Конечно. Не каждому будет по средствам усовершенствовать себя и своих детей.
– А это значит, что узаконенное генетическое улучшение немедленно породило бы два мира – имущих и неимущих. У нас и так расширяется пропасть между богатыми и бедными, но генная инженерия создала бы расу сверхчеловеков и тех, кого будут считать недочеловеками. Думаете, людей волнует, что один процент сверхбогатых правит миром? А теперь вообразите, что этот один процент – в буквальном смысле высшая раса, более умная, более сильная, более здоровая. И все – готова почва для рабства или этнических чисток.
Сински улыбнулась симпатичному профессору.
– Вы очень быстро оценили главную, по-моему, опасность, которую таит в себе генная инженерия.
– Оценить, может быть, и оценил, но что касается Зобриста, я по-прежнему в недоумении. Трансгуманисты ищут способ улучшить человека, сделать более здоровым, победить смертельные болезни, увеличить продолжительность жизни. А Зобрист, с его взглядами на перенаселенность, явно проповедует уничтожение людей. При этом он трансгуманист. Одно с другим не вяжется, правда?
Сински грустно вздохнула. Это был вопрос по существу, но, к сожалению, ответ на него был ясен и не сулил ничего хорошего.
– Зобрист твердо держался идеологии трансгуманизма – веровал в улучшение вида с помощью биотехнологий, но считал, что наш вид вымрет раньше, чем мы этого достигнем. Что, если не принять мер, нас убьет сама наша численность. Раньше, чем мы реализуем возможности генной инженерии.
Лэнгдон поднял брови.
– То есть он хотел проредить стадо… и этим выгадать время?
– Да. Однажды он написал, что находится в положении человека, который попал на корабль, где число пассажиров удваивается с каждым часом. И он лихорадочно строит спасательную шлюпку, чтобы успеть до того, как корабль утонет под своим грузом. – Сински помолчала. – Предлагает выбросить половину пассажиров за борт.
Лэнгдон поежился.
– Страшный план.
– Чрезвычайно. И можете не сомневаться – Зобрист твердо верил, что кардинальное сокращение численности людей на Земле войдет в историю как акт высшего героизма… как момент, когда человечество выбрало путь самосохранения.
– Да, идея страшная.
– Тем более что кое-кто ее разделяет. Когда Зобрист покончил с собой, он стал для многих мучеником. Я понятия не имею, с кем мы столкнемся, прилетев во Флоренцию. Но надо быть очень осторожными. Мы будем не единственными, кто ищет его чуму, и для вашей безопасности ни одна душа в Италии не должна знать, что вы ее ищете.
Лэнгдон рассказал ей о своем друге Иньяцио Бузони, специалисте по Данте. Наверное, он сумеет провести Лэнгдона в палаццо Веккьо после закрытия, чтобы рассмотреть фреску со словами «cerca trova», которые Зобрист зашифровал в своем маленьком проекторе. А может, и прояснит для Лэнгдона странную фразу о «глазах смерти».
Сински откинула назад длинные серебристые волосы и напряженно посмотрела на Лэнгдона.
– Ищите, и найдете, профессор. Время уже на исходе.
Она ушла в грузовой отсек самолета и вернулась с самой надежной сейфовой трубкой для хранения опасных материалов – моделью с биометрическим запорным шифром.
– Дайте мне большой палец, – сказала она, положив трубку перед Лэнгдоном.
Лэнгдон удивился, но протянул ей руку.
Сински запрограммировала трубку так, что теперь только Лэнгдон мог ее открыть, и вложила в нее проектор Зобриста.
– Рассматривайте это как переносный сейф, – сказала она с улыбкой.
– С эмблемой биологической угрозы? – Лэнгдон смотрел на трубку с сомнением.
– Другого у нас нет. Зато никто на него не покусится.
Лэнгдон сказал, что хочет размять ноги, и отправился в туалет.
Когда он ушел, Сински попробовала засунуть трубку в карман его пиджака. Трубка не помещалась.
Нельзя, чтобы он носил проектор у всех на виду. Сински задумалась на минуту, потом опять пошла в грузовой отсек за скальпелем и нитями. Умелым движением она взрезала подкладку пиджака и аккуратно сшила потайной карман по размеру трубки.
Когда Лэнгдон вернулся, она как раз заканчивала.
Он остановился и посмотрел на нее так, словно она обезобразила лицо «Моны Лизы».
– Вы разрезали мой любимый пиджак?
– Не волнуйтесь, профессор. Я опытный хирург. Швы вполне профессиональные.
