А остальные…
* * *
«Премьера „Бал-маскарада“, новой оперы прославленного маэстро Джузеппе Верди, прошла вчера в театре „Аполло“ с тем триумфом, какого заслуживает это замечательное произведение. Госпожа Жюльен-Феррар не сумела, правда, сотворить чудо со своим не очень большим голосом, и исполнение ею партии Амелии стоит лишь того, чтобы о нем упомянули одним словом. В лучшей форме были господа Фраскини и Джиральдони, сумевшие исполнить свои партии с необходимым изяществом… Постановка оставила желать лучшего, но нам известна скаредность господина Яковаччи… Остается также надеяться, что во время предстоящих представлений пистолет у господина Джиральдони выстрелит вовремя, и ему не придется, как на премьере, импровизировать, нарушая равновесие между музыкой и сценическим действием»…
— Между музыкой и сценическим действием, — пожав плечами, повторил Сомма и бросил газету на стол.
Разговор происходил в гостиной Верди в гостинице «Колон». Газеты доставили во время завтрака, и маэстро не раскрыл ни одной, пока не допил утренний кофе. Сомма, явившийся ни свет, ни заря, зная, что Верди поднимается рано, к еде не притронулся, пробормотав, что сыт по горло своими идиотами-клиентами.
— У Джиральдони действительно был настоящий нож? — спросил Верди. Вчера ему пришлось выйти к зрителям, дожидавшимся любимого маэстро на площади перед театром, а потом его экипаж ехал к гостинице, сопровождаемый громогласной толпой, и под окнами еще долго слышались крики, он дважды выходил на балкон, и Пеппина боялась, что он простудится. Смертельно уставший, он уснул, едва голова коснулась подушки.
— Да, черт возьми! — воскликнул Сомма. — Это подтверждают все, я разговаривал с хористами, они в шоке, маэстро! Никто ничего не понимает, и меньше всех — сам Джиральдони. Он наверняка думал, что убил своего заклятого врага.
— Он артист, — заметил Верди. — Думаю, это была хорошо разыгранная сцена. Напугать соперника так, чтобы тот потерял самообладание и не смог спеть сцену смерти. Его освистали бы…
— Нет, — упрямо повторил Сомма. — Нет и нет. Это был настоящий нож, и ударил Джиральдони по-настоящему, но сама судьба была на стороне Фраскини — и вашей оперы, маэстро!
— Нашей оперы, дорогой Сомма, — механически поправил Верди.
— Сама судьба! — продолжал вещать Сомма, перед глазами которого все еще стояла эта картина: Ренато достает из-под плаща кинжал и изо всей силы вонзает лезвие в грудь Ричарда. — Да, судьба, рок, воля Творца, как угодно, что еще могло сделать так, чтобы лезвие скользнуло, даже не порезав рубашки, не поранив Ричарда? Как?
— Оставьте, — отмахнулся Верди. — Вы слишком глубоко увязли в этом деле, как профессионал, вы все воспринимаете слишком серьезно. Театральные, оперные страсти… Давайте не будем говорить об этом.
— Впереди еще немало представлений, и если…
— Оставьте, дорогой Сомма! Они — артисты. Уверяю вас, через день, а может, даже сегодня вечером эти трое будут сидеть в кафе на пьяццо Навона и вместе пить «кьянти». Пеппина, скажи хоть ты: помнишь, как во времена «Набукко» Банчи готов был убить этого негодяя Кардоне, соблазнившего…
— О, мой Верди, — сказала Джузеппина, улыбнувшись воспоминаниям, — я слышала эту историю, но меня тогда волновала только своя. Партия Абигайль… Ронкони… Господи, это было будто вчера!
Верди подошел и опустился перед Джузеппиной на колено.
— Послушай, — сказал он, — мне кажется… я должен…
— Нет! — воскликнул он, вставая. — Я тебе все скажу, только не теперь. Не сейчас.
— Не при мне, — сказал Сомма. — Я ухожу, маэстро. До свиданья, госпожа Верди, — многозначительно добавил он, повергнув маэстро в смущение своей неожиданной прозорливостью.
— До свиданья, синьор Антонио, — улыбаясь, сказала Джузеппина.
— До свиданья, дорогой Сомма, — сказал Верди, пожимая адвокату руку. — Вы, как всегда, торопите события.
— Я…
— Но вы, как всегда, правы, — заключил Верди и закрыл за синьором Антонио дверь.
— А теперь, — сказал он, обернувшись к Джузеппине, — я повторю следом за нашим другом: сегодня хороший день, не правда ли, госпожа Верди?
— О… — пробормотала Джузеппина. — Ты назвал меня… Я ждала этих слов шестнадцать лет…
— Семнадцать, — уточнил Верди. — Тогда мы посмотрели друг другу в глаза и все для себя решили, верно?
Он шагнул к Джузеппине и протянул к ней руки.
О, зачем вы здесь? Уйдите… (итал.)
Разве вы не посылали мне записки? (итал.)
Смерть подбирается к вам… (итал.)
Маска, я тебя узнаю, ты Амелия: да, мой ангел!.. (итал.)
Я люблю вас, но уходите, умоляю, если вы не уйдете, вас убьют… (итал.)
С тех пор, как я полюбил, Амелия, моя судьба не важна мне. Но я должен спасти тебя… (итал.)
Завтра… ты уедешь с графом. (итал.)
Я покидаю тебя, Амелия… Прошай… (итал.)
Тайна, мучительное чувство, пробудившееся в моем сердце… (итал.)
Скажи, будет ли море благоприятно. (итал.)
Прощай навсегда (итал.)
А это мое «прощай»! (итал.)
Вы… слушайте меня… (итал.)
В дни пребывания Верди в Риме итальянцы писали на стенах домов VIVA VERDI, где имя VERDI было аббревиатурой: Victor-Emmanuil, Re d'Italia — Виктор-Эммануил, король Италии.
