Я снова кивнул. Все это мне было известно, и я пока не понимал, к чему клонит мой друг.
— Drittens,
[49]
— произнес Владимир и присоединил средний палец к безымянному и мизинцу. — Третье. Сирень. Те самые веточки сирени, которые были обнаружены у всех убитых.
— Да, сирень, — повторил я. — Странный символ. Со значением «покинутый». Такой… гм-гм… невинный, верно?
— Что? — Владимир непонимающе наморщил высокий лоб. — Невинный? Ах, да. Наверное. Неважно. Endlich, viertens.
[50]
Время преступления. — Он загнул указательный палец.
— Вечер, — подсказал я.
— Скорее, ночь, — поправил он. — Но дело не только в этом. Дело еще и в том, в какие дни недели были совершены убийства.
Я растерянно пожал плечами. Вычислять эту особенность мне как-то в голову не пришло. Владимир же торжествующе сказал:
— Все три убийства были совершены в понедельник!
Тут для меня впервые забрезжил свет — во всем нынешнем разговоре. И свет этот озарил обстоятельства, одновременно возбудившие и испугавшие меня. Владимир понял насчет моего озарения, потому что в голосе его вдруг появились торжествующие нотки — дескать, ага, понимаете ли вы теперь, к чему я клонил?!
— Как вы думаете, Николай Афанасьевич, что произойдет, — вопросил он, с улыбкою на меня глядя, — если произойдет еще одно убийство? И совершено оно будет в книжном магазине, по методе батраковцев, в ночь на понедельник, а на груди убитого останется веточка сирени?
Я покачал головою и с горечью ответил:
— Его высокоблагородие господин Марченко разведет руками и опять скажет, что все связи между смертями — пусть не тремя уже, а четырьмя — суть плод мальчишеской фантазии. И посоветует нам не лезть в судейские дела. Впрочем, это действительно фантазия. Мы не знаем, будет ли совершено четвертое убийство, а если и будет, то нам не дано угадать, когда и где именно это произойдет.
Тут мой молодой друг неожиданно подскочил со стула, и я обратил внимание, что щеки его окрасил слабый, но явственный румянец. Встав и подойдя к столу, он принялся возбужденно потирать руки. Не обращая внимания на сказанное мною, Владимир заявил — громко, даже чересчур громко:
— Если случится то, о чем я сказал, полиции придется освободить Елену Николаевну! Потому что это самое четвертое убийство она не могла бы совершить никоим образом! Она заключена под стражу! И любой полицейский, каким бы самоуверенным он ни был, вынужден будет это признать!
— Боже мой, Володя… — пробормотал я. — Боже мой, наверное, вы правы… Но неужели мою дочь может спасти лишь еще одна смерть?…
— Возможно, и нет, — ответил мой молодой друг, нетерпеливо постукивая пальцем по столу. — Но я не зря провел в поисках последние три дня. Пока вы пребывали дома, поправляясь от болезни, мне удалось узнать нечто поистине неоценимое!
Я уже понимал, к чему ведет Владимир, и машинально подобрался, приготовившись услышать поразительное известие.
— Не буду посвящать вас в подробности, — сказал Ульянов. — Потом, когда все будет позади, я, возможно, раскрою вам источник моих знаний. Сейчас же я хочу вам сообщить, что нас действительно ожидает четвертое убийство. И мне стало известно, когда, где и как оно будет совершено.
Произнеся это, Владимир посмотрел на меня с торжествующим видом.
— Четвертое убийство? — прошептал я. — Значит, будет еще одна смерть? Какой ужас!..
— Ужас, вы сказали? — Ульянов пренебрежительно хмыкнул. — Да полно! Вовсе не ужас. Напротив, в этом наше счастье! Удача! Разве вы не понимаете? Ведь мы в состоянии не допустить его — в самый последний момент! Конечно, это рискованно, но я полагаюсь на ваш опыт, Николай Афанасьевич, на опыт солдата и охотника. Я имею все основания полагать, что нынче ночью мы с вами станем свидетелями неоспоримой попытки убийства. И если эта попытка будет совершена именно так, как были совершены три предыдущих — но при этом уже не сможет быть замаскирована под сердечный приступ, — значит, мы сумеем добиться освобождения Елены Николаевны! Сама попытка совершения очередного убийства — в тот момент, когда она находится под арестом, будет демонстрацией ее невиновности!
Владимир помолчал немного, пристально глядя на меня, потом склонился над столом и развернул рулон. Это оказалась карта Самары с какими-то пометками.
— Вот, поглядите, — Владимир сделал приглашающий жест. Я подошел и вгляделся в карту.
— Улица Панская, — сказал Ульянов. — Здесь находится магазин Ильина. — Его палец уперся в фиолетовый крестик, обозначающий место первого преступления. — Вот тут, тоже на Панской улице, — магазин Громова. Соединим данные точки прямой линией — это несложно, она прямо по Панской и будет идти, — и примерно в середине проведем под прямым углом другую линию. Видите? Она ложится почти точно на Дворянскую. Одним концом эта линия упирается в Алексеевскую площадь, здесь рядом лавка Сперанского, то есть место второго преступления, а другим концом упирается…
— Во что-то на Предтеченской улице, — пробормотал я.
— Это не «что-то», а книжный магазин Федорова! — провозгласил Владимир.
В отличие от магазинов Ильина, Сперанского и Громова, отмеченных тремя фиолетовыми крестиками, магазин Федорова
[51]
был обозначен на карте жирной черной точкой. Если бы эти пометки были соединены линиями, получился бы почти правильный ромб — правильный настолько, насколько злой разум убийцы или убийц мог вычертить его по настоящим улицам, а не по бумаге.
Ошеломленный, я поднял взгляд на Ульянова. Торжествующая физиономия Владимира походила на мордочку первого ученика, объяснившего у доски решение трудной задачи.
— Володя, — сказал я растерянно, — но как же… Почему вы не поставили в известность полицию? Можно ли вот так, самочинно заниматься столь серьезным делом?
Выражение торжества на лице Ульянова сменилось миной недовольства.
— Разве вы не помните, как следователь отнесся к моей догадке о связи всех трех преступлений? — сухо спросил он. — Неужели вы думаете, что за прошедшие дни этот юс
[52]
хоть на линию изменил свою позицию? Да ничуть! Мои рассуждения представляются ему фантазиями, — сказал Владимир с горечью. — Ни судейские, ни полиция не усматривают убийства как в случае смерти Сахарова, так и в случае гибели Неустроева. По их мнению, и тот, и другой умерли от сердечных приступов. Если бы они понимали, что произошло на самом деле, Елена Николаевна была бы сейчас здесь, с нами. Да вы и сами только что признали: даже предстоящее убийство они могут оставить без должного внимания, если только мы с вами — именно мы с вами, Николай Афанасьевич! — не возьмем убийцу с поличным. Только тогда ваша дочь окажется на свободе. — Не давая мне ни возразить, ни усомниться в чем-либо, Ульянов приблизился ко мне почти вплотную и требовательно вопросил, глядя на меня блестящими глазами: — Вы готовы?
