— Разумеется, я готов, — ответил я по возможности твердым голосом.
— В таком случае снаряжайте свой замечательный Кольт, — повелительным тоном сказал Владимир. — Времени у нас совсем немного.
Я встал с дивана и двинулся к двери, но, сделав два шага, остановился.
— Володя, — спросил я, — уж коли вам удалось почти все узнать… Кто намечен жертвой в этот раз?
Ульянов покачал головой.
— Этого я не знаю, — ответил он. — Есть у меня кое-какие подозрения. Но я их пока приберегу.
— Понедельник, — сказал я, пытаясь вспомнить, в связи с чем и кто совсем недавно упоминал этот день недели.
Мысль ускользала, и тогда я спросил другое:
— Володя, но почему вы решили, что убийство должно произойти именно сегодня, а не в следующий понедельник или через две недели?
— Ах, да! — воскликнул Ульянов. — Говоря о времени преступлений, я упустил сказать вам нечто примечательное. Присядьте еще на несколько минут, Николай Афанасьевич. Вы помните, когда было совершено убийство в магазине Ильина?
— Нет, не помню. — Я снова сел на диван.
— А я запомнил. Приказчик Петя обнаружил тело утром восьмого мая, значит, Всеволод Сахаров был убит накануне, то есть седьмого мая, в понедельник.
— В понедельник… — тупо повторил я.
— А то, что произошло с Юрием Валуцким, случилось четвертого июня, ровно через четыре недели после смерти Сахарова.
— Ну да! — воскликнул я. — Пятого июня в квартиру моего зятя пришел следователь, а на следующий день Аленушка-то и исчезла, и с тех пор…
— Через четыре недели! — перебил меня Владимир. — А Василия Неустроева убили в день вашего приезда в Самару, то есть восемнадцатого июня, ровно неделю назад. И как раз через две недели после того, как несчастный Валуцкий не по своей воле покинул этот свет. Вы понимаете? Между первым и вторым убийством — четыре недели, между вторым и третьим — две недели, между третьим и, возможно, четвертым убийствами…
— Неделя! — Я был настолько поражен, что мне показалось, будто в комнате враз потемнело. — Выходит, и впрямь сегодня…
— Не знаю, почему такая арифметика, однако же срок между убийствами каждый раз сокращается вдвое… — почему-то шепотом сказал Ульянов.
— Понедельник! — снова повторил я, но уже не растерянно, а с силою.
Я уловил ту мысль, которую две минуты назад никак не мог поймать! И испытал еще одно потрясение. Наверное, лицо мое изменилось, потому что Владимир подошел, присел передо мной на корточки и спросил с тревогою:
— Что? Что такое вам пришло в голову? Выкладывайте, Николай Афанасьевич!
— Володя, — ответил я, чувствуя, как про спине моей пробежала холодная струйка пота, — но ведь именно по понедельникам Витренко встречался с Аленушкой… Он же сам сказал тогда, помните? Григорий заявил, что для книжных магазинов у него существует один день недели — понедельник.
Владимир так и сел на пол.
— Верно! — объявил он. — Теперь вспомнил! А что если это случайное совпадение?
— А что если нет? — ответил я вопросом на вопрос.
Ульянов вскочил на ноги.
— Собирайтесь быстрее, Николай Афанасьевич! Теперь нам еще сильнее надо спешить!
Мы взяли извозчика, но по настоянию Ульянова доехали только до угла Москательной и Саратовской, а оттуда пошли пешком. Уже изрядно стемнело. Добравшись до места, мы вошли во двор магазина Федорова. Здесь, предупредив меня шепотом об осторожности, Владимир быстро и беззвучно приблизился к росшему в углу двора большому клену. Под его сенью мы и укрылись. Отсюда хорошо была видна калитка во двор.
Потянулось томительное ожидание. Крепко сжимая в руке револьвер, я, однако же, не испытывал уверенности в том, что нам сегодня удастся настичь убийцу. Не все сказанное Владимиром представлялось мне в полной мере убедительным.
Луна еще не взошла. Керосиновые фонари, стоявшие по Предтеченской с промежутками в двадцать саженей, давали неплохой свет, но сюда он почти не доходил, и двор был погружен во мрак.
Вдруг мне послышалось, как отворилась калитка. Я замер. Фигура вошедшего была видна неясно. Человек некоторое время помедлил, затем беззвучной тенью метнулся в сторону и исчез.
Вновь потянулось ожидание. Но теперь я испытывал гораздо меньше сомнений в правоте моего спутника.
Следующий персонаж появился на сцене спустя еще четверть часа. Единственное, что я разглядел, так это тускло блеснувшие пуговицы на тужурке.
Как и первый вошедший во двор, человек в тужурке помедлил немного и двинулся было в глубь двора, направляясь к двери, ведущей на склад магазина Федорова. И тут, словно из-под земли, перед ним возник тот, первый. Человек в тужурке сделал шаг назад, видимо, от неожиданности. Он по-прежнему стоял к нам спиной. Очертания фигуры этого господина показались мне знакомыми. Его визави я не мог поначалу разглядеть. Но тут человек в тужурке шагнул чуть в сторону, и отблеск уличных фонарей все же высветил лицо его собеседника. Я едва не выдал себя возгласом или движением: там стоял убийца с парохода. Тот самый, кто затем следил за нами в трактире и наблюдал за квартирой Ульяновых из соседнего дома.
По счастью, Владимир крепко взял меня за плечо, и я остался неподвижен. Хотя рука моя, в которой я сжимал Кольт, повлажнела.
Меж тем два странных господина вели посреди двора тихий разговор, который нам не был слышен. Изо всех сил напрягая слух, я услыхал, как мне показалось, слово «ошибка» или «ошибся».
Встреча закончилась внезапно. Батраковец коротко двинул рукой — так, что я скорее угадал, а не увидел это движение, — и сделал шаг в сторону. Его собеседник рухнул ничком.
В этот момент — по всей видимости, понимая, что убийца уйдет, — Владимир закричал:
— Стреляйте! Стреляйте, Николай Афанасьевич!
Я вскинул руку, прицелился в плечо батраковца, взвел курок и выстрелил.
Ничего не произошло. Револьвер лишь щелкнул.
«Порох! — подумал я. — Ах ты незадача какая! Порох старый! Надо было свежий в выстрелы засыпать!»
На крик Владимира и на щелчок револьвера батраковец повернулся в нашу сторону и чуть пригнулся — я понял, что он сейчас помчится стрелой.
Я снова взвел курок, уже не целясь. Выстрел прозвучал оглушительно громко, мне показалось даже, что старенький револьвер разорвался в руке.
Злоумышленник словно бы отпрыгнул назад, но как-то странно — не сгибая ног. Нелепо взмахнув руками, он упал — рядом со своей жертвой.
Я застыл на месте. Попытался сделать шаг — не получилось: ноги отказывались подчиняться. Уже давно — более тридцати лет — не доводилось мне стрелять в человека. И сейчас вполне понятная одеревенелость сковала все мои члены.
Преодолев слабость, все же я первым делом осмотрел оружие — хоть и давненько я снял мундир, а вот поди-ка, привычки остались. И только после того, как я прокрутил барабан и поставил курок против пустой каморы, обратился я к двум безмолвным участникам кровавой драмы.
