— Эдвард,— сказал я и улыбнулся.
Для человека, столько пережившего, он выглядел хорошо. Может, постарел немного, утратил толику самодовольства и суетности да седины прибавилось. И к моему удовольствию, изрядно подрастерял свою дешевую самоуверенность. Короче говоря, он стал лучше.
Мы некоторое время посидели молча.
— Зачем вы пришли? — спросил я наконец.
— Я должен кое о чем спросить вас.
— Что угодно,— сказал я, возможно, чересчур горячо.
— Мне нужно понять — почему.
К моему — и подозреваю, что к нашему обоюдному — удивлению, его визиты стали регулярными.
Мне нравилось думать, что мы оба многое получали от наших встреч. Я изо всех сил старался разъяснить ему, чего я намеревался достичь (хотя излишне говорить, что обратить его мне так и не удалось), а он приносил мне вести из внешнего мира о том, что случилось после того, как меня увели в кандалах. Вместе нам удалось составить полную картину событий, связное повествование обо всем, что привело к сражению на станции «Кинг-Уильям-стрит ».
Тела Сомнамбулиста еще не нашли. Горе заставило Эдварда уверить себя в том, что великан жив, что он спит где-то под землей и, подобно Артуру, ждет часа, когда город окажется в беде. Возможно, вам будет интересно услышать, что, когда я видел Муна в последний раз, он высказывал какие-то эксцентричные соображения по поводу истинной природы своего друга. Он показал мне почтовую открытку с изображением двух охраняющих Ратушу статуй — Гога и Магога, как совершенно правильно определил их Крибб,— и клялся, что узнает в них черты Сомнамбулиста. Лично я никакого сходства не заметил.
Конечно, публично Мун объявил его мертвым. Даже похороны состоялись, хотя народу пришло мало, да и меня не пригласили. Присутствовали инспектор, Шарлотта, миссис Гроссмит и несколько доброжелателей и зевак. Несли пустой гроб (сделанный для необычно крупного человека, словно бы там лежал Сомнамбулист собственной персоной). По иронии судьбы гроб закопали на Хайгейтском кладбище, всего в нескольких футах от другой, более прославленной могилы, столь же пустой.
Но Мун принес мне и более радостные новости. Церковь Летней Страны жива, свет Пантисократии еще не угас. Некоторое время назад небольшая группка верных — шестеро мужчин и шестеро женщин — отправилась через Атлантику с намерением основать общину на берегах Сасквеханны, как и планировал старик. Я дал им благословение и пообещал молиться за них — точнее, дал бы благословение, попроси они о нем. В прессе вы могли прочесть, что эти пилигримы отреклись от меня и моих методов,— понятное дело, при таких-то обстоятельствах, но я солгал бы, заявив, будто их отступничество ни чуточки не ранят меня.
Эдвард моих чувств не разделяет. Он считает этот поход пустой затеей, которая плохо кончится. И у него имеются основательные личные причины не одобрять этого предприятия — ведь все это организовала его родная сестра Шарлотта, моя дорогая Любовь 999.
Эдвард всегда был уверен, что приверженность его сестры моему делу была только временной аберрацией, вызванной необычно убедительной техникой обращения в нашу веру рекрутов «Любви, Любви, Любви и Любви» . Вопреки ожиданиям, превращение оказалось окончательным и необратимым. Любопытно, как часто самые отъявленные скептики и циники становятся самыми рьяными в вере.
Но у Эдварда имеется еще одна причина горевать по поводу отступничества сестры. Она забрала с собой бедную миссис Гроссмит. Лишившись жениха и столкнувшись самым жестоким образом со свидетельствами его двуличности, домоправительница решила связать свою судьбу с новой Пантисократией. Непонятно, какую пользу она может им принести, поскольку уже давно не в состоянии рожать и вряд ли сумеет стать хорошей поэтессой или фермершей. Возможно, из нее выйдет кухарка или уборщица.
Меня очень тревожит, что я не слышал никаких новостей о пантисократах после их отбытия из страны. Я безуспешно просматривал газеты, вымаливал у охранников и докторов хоть какие-то вести из внешнего мира, но впечатление такое, что те люди просто исчезли. Жаль. Очень хочется знать, чем все закончилось.
Именно в день их отбытия я в последний раз видел Эдварда Муна; утром он попрощался с ними и пришел ко мне прямо с пристани. Я спросил, не упоминала ли Шарлотта обо мне, и он заверил меня, что нет. Однако что-то в его манерах, вместе с подозрительной поспешностью ответа, убедило меня в том, что он лжет. Он признался только, что при расставании было много слез и взаимных обвинений. Как я понял, это была их последняя встреча.
Мун сказал мне, что намерен уехать. За месяцы нашего общения между нами возникло некоторое подобие взаимного уважения, и мы сумели попрощаться как цивилизованные люди и даже почти по-дружески пожать друг другу руки. Я сказал ему, что хочу как можно полнее записать все случившееся. Он ответил, что я волен поступать как мне угодно.
Последнее, что я слышал о нем, это что он уехал в Африку, где много путешествовал и в конце концов завязал нечто вроде дружбы с одним из диких племен. Насколько знаю, он живет там до сих пор. Я вспомнил строки поэта:
И больше ничего не слышали о нем.
И думали, что умер он средь дикарей
[37]
.
Времени у меня много. Хозяева идут на уступки, мне предоставлены свет и место для занятий, а также некоторое, хоть и ограниченное, количество бумаги и карандаш. Увы, пера нет — часто прошу чернильницу и перо, но здесь дурацкие правила насчет колющих предметов. Это не мешает моей работе, хотя в конце каждого дня у меня все отбирают. Мое искусство рассказчика явно растет, и меня беспокоит, что начальные главы были написаны коряво, по-дилетантски по сравнению с последними. Я много раз просил выдать мне всю рукопись хотя бы на пару часов, дабы кое-что исправить и прояснить, ведь от этого история только выиграет. Пока на все мои просьбы отвечают отказом.
Несомненно, вы убедились, что я человек, не склонный к чрезмерной игре воображения. Порука тому — объективный тон моего повествования.
Однако в последнее время меня тревожит регулярно повторяющийся сон.
Он не похож на прочие сны — это не фрагментарная путаница всплывших со дна сознания воспоминаний и полузабытых лиц, не бессмысленный калейдоскоп невероятных совпадений и несообразностей. Поутру его детали не исчезают из памяти, но остаются еще долго после пробуждения, обретая такое постоянство и весомость, что мне порой кажется, будто я вижу не фантастический сон, а какой-то отрывок реальности. Правду.
Каждый раз это одно и то же. Сон начинается глубоко в лесу, свет под кронами деревьев окрашен тускло-зеленым, странные птицы кричат над головой, в кустах верещат какие-то невидимые твари. Я вижу двенадцать человек — шестерых мужчин и шестерых женщин, которые прокладывают себе путь через лес. Часто им приходится прорубать себе дорогу в зарослях, но, что примечательно, они всегда предпочитают продвигаться вперед парами, как школьники на воскресной прогулке в зоопарке. Некоторых я узнаю — мистера Спейта, миссис Гроссмит, бородатую проститутку Мину. С ними и дорогая моя Шарлотта, сияющая даже в минуты тяжкого труда, когда она в поте лица сражается с корнями и ветками и ее природная красота лишь подчеркивается красотой окружающего пейзажа.
