Старый Картен Бранд, опытный корабельщик, давно уже предлагал царю организовать на берегу Переяславского озера настоящую судостроительную верфь, только слегка уменьшенную. К кораблям (как, впрочем, и к воинским потехам, женщинам и токарно-слесарным работам) Пётр всегда испытывал определённую слабость, мог часами рассматривать голландские и немецкие гравюры, на которых были изображены эпизоды морских сражений и баталий, завороженно изучать чертежи корабельных деталей, повторять названия хитрых парусов…
Вот и появился на свет строгий царский Указ, в соответствии с которым и была заложена вышеозначенная верфь. На берег озера пригнали семьдесят душ монастырских крестьян, обученных плотницкому и кузнечному ремеслам, да ещё столько же — обычных землекопов. А ещё чуть позже и два десятка молодых баб добавили — усердно паруса шить корабельные. Для комплектации непосредственно судовых команд из Семёновского и Преображенского полков было отписано с полсотни солдат (из тех, кто посообразительнее) — обучаться основам непростого морского дела под руководством португальца Памбурга, человека злобного и вспыльчивого, но, безусловно, опытного и знающего. Было оперативно выстроено необходимое количество жилых изб, бараков, амбаров, бань, погребов. Естественно, что и царский «гарем» перебрался поближе к Переяславскому озеру в самые кратчайшие сроки…
Дела уверенно пошли в гору: вскоре на верфи было заложено четыре серьёзных судна, способных плавать на большие расстояния и нести на своих бортах серьёзное пушечное вооружение. Особенно хорош получился трёхмачтовый бриг «Стольный град Прешпург»: тридцать восемь широченных царских шагов в длину, с крутым носом, украшенным деревянной скульптурой морской богини, выкрашенной золотой краской, под верхней палубой с каждого борта высовывалось по восемь бронзовых пушек.
Большую часть времени теперь царь и его ближайшие соратники проводили на берегу Переяславского озера наведываясь в Преображенский дворец раз в месяц — на два-три дня, не больше. Егора сильно беспокоили только два обстоятельства: во-первых, приближалось время решающего столкновения с Правительницей Софьей (события, известные ему из учебника истории), во-вторых, как-то странно и подозрительно начали блестеть глаза у Швельки, который оставался во дворце старшим по всем охранным мероприятиям на время, когда Егор сопровождал Петра в его частых поездках на переяславскую верфь.
С первым делом всё было достаточно просто: по настойчивой просьбе Егора царица Наталья Кирилловна загодя съездила в Троицкую лавру, привезла архимандриту Викентию богатые подарки, наговорила целую кучу цветастых комплиментов, заручилась твёрдыми обещаниями приютить в чёрный день.
Генерал Теодор фон Зоммер выставил вдоль берега Яузы многочисленные караулы, вооружённые пищалями и немецкими ружьями, на стенах Прешпурга ночами постоянно горели яркие факелы, возле заряженных пушек дежурили только самые опытные и надёжные солдаты.
Никита Зотов взялся за подготовку путей отхода на самый пиковый случай: если стрельцы пойдут на внезапный и решительный штурм силами нескольких полков.
В Троицу заранее были завезены солидные продовольственные припасы, на всех перегонах разместились специальные подменные команды — со свежими лошадями и полевыми кузницами.
Существовал и специальный секретный регламент, написанный Петром под диктовку Егора (Алексашка Меньшиков до сих пор считался пареньком безграмотным) на случай спешной эвакуации в Троицу, где были очень подробно и доходчиво расписаны все действия, обязанности, очерёдность и ответственность…
А вот что касается Швельки… Мало того, что глаза у него нехорошо блестели, так ещё пару раз уходил он в неизвестном направлении от дворца, подозрительно оглядываясь по сторонам. Об этих случаях Егору доложили его личные агенты, о существовании которых не знала ни одна живая душа. Стоило незамедлительно разобраться с этой неприятной и скользкой ситуацией…
Вечером Егор засобирался в город, велел Алёшке Бровкину запрячь двуколку.
— Что, командир, решил навестить Степаниду Титовну? — нарочито небрежно поинтересовался подошедший Швелька.
— Да, знаешь ли, решил навестить, — так же небрежно ответил Егор. — Завтра опять уезжаем на озеро, Вьюга говорит, что у него ломит поясницу, а это, мол, к сильным ветрам… Будем «Стольный град Прешпург» испытывать — под всеми парусами! Сколько пробудем на озере? Может, неделю, а может — и все три. Кто же знает точно? Тут уж как Петру Алексеевичу угодно будет… Поеду, повидаюсь со Стешенькой. Когда-то ещё свидимся? А все строгие наказы я тебе с утра дам, подробно, уже перед самым отъездом. Сейчас очень тороплюсь, извини, не хочу терять времени… Эй, Алёшка, подавай!
Он разместил в заднюю часть возка объёмистый узелок с гостинцами, из которого торчали узкие горлышки двух бутылок с «Мозельским», сам уселся на облучок, поехал, нетерпеливо покрикивая на коней, в сторону моста через Яузу. У всех, кто видел этот отъезд, должно было создаться устойчивое впечатление, что он очень торопился на встречу со своей зазнобой.
Да, приблизительно через полгода после своего появления в семнадцатом веке Егор завёл себе постоянную подружку. А что ещё оставалось делать, если природа и молодость брали своё? Тем более что и в покинутом на пять лет мире его никто, собственно, и не ждал… Долго выбирал, наконец, остановился на Степаниде, двадцатипятилетней купеческой вдове, женщине весьма достойной во всех отношениях: фигуристой, богобоязненной, в меру страстной.
«Эх, а ведь действительно надо было проведать Стешку! Скучать будет, бедняжка…» — всерьёз опечалился Егор, свернул за молоденькую берёзовую рощицу, вставил в специальное отверстие в дне повозки длинный бронзовый стержень, каблуком сапога вбил его глубоко в землю, повесил на морды лошадок холщовые мешки, наполненные отборным овсом. Ещё до наступления темноты он, осторожно пробравшись через рощу, залёг на невысоком холмике, с которого открывался неплохой вид на Преображенский дворец.
Примерно через час в лунном свете мелькнула знакомая низенькая фигурка, вскоре в стороне замелькал одинокий огонёк.
«Ага, это он запалил факел! — догадался Егор. — Куда ж это он направляется, чудак такой? Не иначе — в сторону Кукуя…» — непонимающе передёрнув плечами, он осторожно двинулся следом, отставая от Швельки метров на сто двадцать…
Неожиданно сквозь ветки ракитника впереди замаячило маленькое светлое пятнышко. Вскоре Егор понял, что на крохотной полянке, что располагалась сразу за старым дубом, разбитым молнией на три составные части, горел весёлый костёр. Очень осторожно, стараясь, чтобы под ногой предательски не хрустнула сухая ветка, он подошёл к дубу. Странно, после страшного удара молнии прошло уже два года, но могучее дерево выжило: во многих местах почерневшая тогда кора была густо покрыта нежной зелёной порослью.
Преодолев центр разлома дубового ствола, Егор осторожно выглянул из-за него, прикрываясь молоденькими дубовыми веточками. В восьми-девяти метрах от покалеченного лесного великана вокруг большого и жаркого костра сидели трое: Швелька — его лучший и самый способный сотрудник, практически — «доверенное лицо», и двое здоровенных мужиков — матёрых, с лицами, не заслуживающими никакого доверия: сплошные кривые шрамы, рваные ноздри, холодные и страшные глаза. Бугаи такие — полностью отвязанные…
