Стенку быстро и успешно порушили, после чего все расселись по скамьям и стульям — в указанном царём порядке, недоверчиво и зло косясь друг на друга.
— Что ж, крепко схватили мы свою фортуну за волосы! — начал царь сиденье Думское. — Но не стоит на лаврах почивать сонно, как некогда древние римляне (Лефорт о том рассказывал), обыкновение имели! Надо неустанно развивать сей успех — с прилежанием немалым… Поэтому по следующей весне надо восстанавливать крепость Азовскую, стены ремонтировать — со всем старанием, войском заселить надёжным, с надлежащим припасом огненным. То же касаемо и Таганрогской крепости, которую сейчас закладывает славный генерал Теодор фон Зоммер. Требуется посчитать тщательно и выделить денег на то — сколько ни потребуется… Вторая забота — флот азовский и черноморский следует укреплять кораблями дельными, многопушечными. Делать их будем так. Монастырям всем: с каждых восьми тысяч крестьянских дворов требую построить один корабль! Боярам и прочим чинам: с каждых десяти тысяч крестьянских дворов — также один корабль пушечный… Что за шум такой? Недовольные есть, несогласные? Смотрите у меня! — погрозил увесистым кулаком. — Если что — велю в железо заковывать! Дальше. Купечеству и людям слободским: велю сделать десять, нет, двадцать судов морских! Кто в тех кумпанствах не поспешит участвовать, буду без всякой жалости отнимать вотчины и поместья… В кумпанствах содержать необходимо: дельных плотников, пильщиков, резчиков искусных, кузнецов, иноземных мастеров корабельных, переводчиков…
С царём спорить никто не решился, за три часа посчитали необходимые денежные суммы на крепостное строительство, приговорили к трате, утвердили положение и о кумпанствах корабельных…
— Ещё дело важное имеется! — снова поднялся со своего трона царь, когда все уже облегчённо вздохнули и приготовились разъезжаться по домам. — Необходимо отобрать человек пятьдесят или даже… — Пётр задумался.
— Сто, мин херц, сто! — шёпотом подсказал Егор.
— Приказываю: отобрать сто человек молодых дворянских недорослей — из тех, что побойчей и посообразительней! Пусть ранней весной, когда ещё держится путь санный, отъезжают за границу: учиться математике, корабельному и оружейным делам, фортификации и строительству портов морских… К каждому приставить по здоровому солдату — для услуг и помощи, денег предусмотреть кормовых…
Вечером, идя по коридорам Преображенского дворца к столовой, где было назначено тайное совещание относительно козней стрелецких, Пётр недовольно посмотрел на Егора и жёстко предупредил:
— Воли много взял себе, охранитель хренов! Ещё раз влезешь прилюдно со своими подсказками — вышибу все зубы! Или велю выдрать плетьми, замоченными в соляном рассоле, как последнего дворового холопа…
Пётр, нетерпеливо распахнув дверь кулаком, вихрем ворвался в столовую, широкими журавлиными шагами подошёл к своему стулу, успокаивающе махнув по дороге рукой поднявшимся из-за стола Ромодановскому, Волкову и Алёшке Бровкину:
— Сидите, други, сидите! Сейчас вот перекусим, тогда и поговорим о делах. Алексашка, по правую руку садись от меня! И не вздумай дуться! А не то обижусь и не отпущу в деревню, с женой развлекаться молоденькой…
Вечерняя трапеза — как обычно — состояла только из холодных блюд и закусок: хлеб ржаной и пшеничный тушёная зайчатина, варёные свиные и говяжьи языки, солонина, ветчина, копчёные грудки гусей и лебедей, всякая рыба — в немалом ассортименте, красная и чёрная икра, солёные рыжики и белые грузди, квашеная капуста и маринованная редька…
Выбор напитков был гораздо скромнее: квас, крепкая зубровка, Мозельское белое вино и красный церковный кагор.
Ужин прошёл в полном молчании: царь напряжённо думал о чём-то своём, остальные же не решались отвлекать его от этих размышлений. Наконец, небрежно зашвырнув в дальний угол тщательно обглоданный селёдочный скелет, Пётр заговорил — глухо и неприязненно:
— Стрельцы! Я всё помню… Мне тогда лет десять было всего, когда стрелецкий бунт правил на Москве… Но я — помню! Кровь, кишки, вылезающие из брюха боярина Матвеева. Как перед матушкиным лицом они размахивали своими бердышами… Пора разгонять все полки стрелецкие, пора! Толку от них в военное время — полный ноль, а шуму — по поводу денег… И всё как бы намекают: денег будет мало — бунту быть! — Правая царская щека сильно задрожала, но он взял себя в руки, велел коротко, по— деловому: — Давайте, подробно рассказывайте! Кто? Что?
Василий Волков, дождавшись короткого, чуть заметного кивка от Ромодановского, поднялся со скамьи, принялся рассказывать, стараясь не глядеть на Петрово лицо — страшное, потемневшее, с кривым волчьим оскалом:
— Четыре стрелецких полка стоят под Торопцом, где ты, государь, и велел службу им нести. Недовольны они этим, очень хотят вернуться на Москву, в свои старинные слободы торговые. Достоверно известно, что бунт они готовят следующим летом, когда ты, государь, надолго отъедешь из Москвы белокаменной. Планируют беспощадно уничтожить всех-всех твоих родственников и сподвижников, а на престол российский хотят посадить царевну Софью…
— Ты что говоришь такое, смерд? — сильно стукнул царь кулаком по столу, болезненно поморщился. — Об этом Посольстве только сегодня объявлено! Я и сам окончательное решение — весной ехать в Европу — принял только пять дней тому назад! А ты уверяешь, что в Торопце уже известно про то? Ты, Васька, держишь меня за дурака последнего? Отвечай, подлец, пока я тебе голову не проломил!
— Никак нет! — сильно побледнев, прошипел Волков.
— Что — никак нет?
— Не держу, государь, тебя за последнего дурака…
— Ой, спасибо, родной, уважил! Ну, а ещё чего скажешь умного?
— Пётр Алексеевич! — вмешался спокойный басом, Ромодановский. — Василий ведь ничего и не говорил про Европу. Он сказал: «Когда ты, государь надолго отъедешь из Москвы белокаменной…» Ты же, Пётр Алексеевич, никогда летом не сидишь на Москве! Всё в отъездах дальних… Вот стрельцы и решили, что и в этот раз так будет: или к Азову отъедешь — на кораблях поплавать по морю, или в Архангельск, или — на горы Уральские. Помнишь, тебя дьяк Виниус звал на Урал — посмотреть на тамошние чудеса, а ты согласился прилюдно?
— Помню! — коротко кивнул Пётр, чуть смущённо посмотрел на Волкова: — Ты, Василий, не сердись на меня! Ну, наорал маленько, ну, бывает! Должность у меня такая — царская… Что там у вас с письмами? Алёшка, докладывай!
Со своего места поднялся румяный и голубоглазый Бровкин, держа в руках несколько листков бумаги, заговорил — раздумчиво, словно бы взвешивая каждое своё слово:
— Перехватили два письма — от стрельцов к царевне Софье, в монастырь. И четыре — от Софьи к ним. Можно с уверенностью сказать, что писем было больше гораздо. Но всё перехватить нельзя, никаких сотрудников не хватит на это…
— Давай сюда стрелецкие писульки, неторопливый ты наш! — властно протянул свою длань Пётр, забормотал, зло усмехаясь, мельком просматривая бумаги: — Матушка-раскрасавица, лебедь белая… На верность присягаем… Займи престол древний… Крови не убоимся… Молим слёзно… Пусть вернутся порядки прежние… Вот же засранцы! Кто подписывал сиё? Смотри-ка, и полковые командиры, и пятисотенные, и стольники! И что им отвечала Софья, лебедь белая?
