А трудолюбие голландцев вызывало безграничное уважение. Чуть севернее Амстердама — на морском побережье — безостановочно работали более сорока полноценных верфей. Большие корабли, готовые к долгим плаваниям по морям и океанам, строились в невиданно короткие сроки — от пяти до восьми недель. Многочисленные фабрики и заводы, расположенные тут же, изготовляли всё необходимое для нужд кораблестроителей: доски и мачты, железные гвозди, бронзовые скобы, канаты и пеньковые верёвки, всевозможные паруса, якоря, деревянные скульптуры, корабельную мебель, навигационные приборы, плащи-зюйдвестки… На всех предприятиях большинство станков и прочих механизмов работали от ветряных и водяных мельниц — с помощью хитроумных тяг и сложных приводов.
Раз в полтора месяца — с торговыми оказиями — приходили письма от жены. Санька писала (первая часть каждого письма — на русском языке, вторая — на немецком, третья — на французском), что дома всё хорошо, дети не болеют и растут, а она скучает, любит безмерно и очень ждёт своего беспутного мужа…
В конце января в Амстердам из Германии, успев заехать и во Францию, прибыл Лефорт — похудевший, помолодевший, с горящими глазами, доложил толково:
— Пётр Алексеевич, всего на твою государеву службу мною нанято сто тридцать человек разных! Тридцать пять — опытные офицеры и полковники. Двадцать шесть — морские люди: штурманы, навигаторы, капитаны. Пятнадцать — корабелы и парусных дел мастера. Двенадцать — минёры, строители крепостные. Остальные — оружейники, литейщики, кузнецы, инженеры шлюзные и дорожные…
— Молодец, герр Франц! — похвалил Пётр и долго обнимал Лефорта, от души хлопая по спине, целовал взасос, предварительно сняв со своего носа камуфляжные очки, в щёки и уста.
— Вот ещё, государь! — вырвавшись из царских объятий, сообщил герр Франц. — Купил я для нужд армейских двадцать тысяч ружей, тысячу пистолетов офицерских, десять гаубиц, десять мортир полевых и единорогов боевых — пятнадцать штук… А ещё беда у нас приключилась, Пётр Алексеевич! Виноват я, дурень старый, не доглядел! Ты уж помилуй, не казни!
— Что ещё произошло? — грозно нахмурился Пётр, его накладная бородёнка взволнованно задрожала. — Сказывай, генерал, не томи!
— Волонтёр Петр Михайлов, которого я всюду возил с собой, преставился надысь, неделю назад, когда проезжали через Лилль французский…
— Что, отравили? — вскочил на ноги Егор.
— Французский доктор сказал, что преставился тот волонтёр от возлияний чрезмерных напитками горячительными. Там и похоронили беднягу… А всем правителям европейским я уже отписал тайно. Как мы и договаривались — на случай такой, несчастный. Мол, Пётр Михайлов — это не царь Московский Пётр. А настоящий царь — на Москве сейчас, дела неустанно вершит важные…
В феврале непривычно потеплело, кругом зацвели первые тюльпаны, на фруктовых деревьях появились зелёные листики, набухли плодовые почки. В воскресный день Пётр и Егор, прихватив с собой Алёшку Бровкина, решили немного погулять по Амстердаму.
Был ярмарочный день, везде пестрели переносные прилавки — с самыми разными товарами, а также разноцветные большие и высокие шатры, где сидели предсказатели, фокусники и гадалки.
Бровкин заскочил в один такой бежево-коричневый шатёр, через две-три минуты выскочил обратно — словно пчелой ужаленный, прикрывая рот платком, завернул за угол, где его успешно и стошнило.
— Ужас какой-то! — часто-часто моргая своими длиннющими (как у сестры) ресницами, испуганно вздрагивая, рассказывал Алёшка. — Там разные уроды сидят в больших стеклянных банках! Такие все страхолюдные из себя, такие противные…
— Уроды? — живо заинтересовался Пётр. — Алексашка, пошли скорее, посмотрим!
Егор, ещё в классе пятом посещавший вместе со своими родителями санкт-петербургскую Кунсткамеру, сразу понял, что там такое — в этом бежевом шатре, и не испытывал ни малейшего желания заходить туда, но — приказ царский… Сглотнув неприятную слюну и тяжело вздохнув, он последовал за Петром.
В больших банках, очевидно, заполненных специальным раствором, чего только не было: человеческие эмбрионы, младенцы с тремя глазами — и прочими аномалиями, отдельные человеческие органы, крыса с двумя головами, непонятная жёлтая рука — с восемью пальцами.
Егор, чувствуя, что его начинает мутить, старался на банки не смотреть, внимательно изучая дощатый пол и матерчатые стены шатра. Была присуща его организму такая странность: совсем не боялся крови — ни своей, ни чужой, а вот перед всяким уродством испытывал сильнейшую брезгливость…
Пётр же, наоборот, как заведённый бегал от одного сосуда к другому, радостно тыкал пальцами, громко и искренне восторгался:
— Алексашка, ты посмотри только сюда, увалень худородный! Красота-то какая! А это? Гы-гы-гы! Ха-ха-ха! Вот славно-то как!
Уже выйдя из противного шатра, царь приказал Алёшке:
— Найди срочно Лефорта! Отведи сюда, велю купить, не торгуясь, всё это — вместе с шатром, и отправить — в Преображенское. Пусть там эти диковинки осторожно, чтобы ничего не разбить, сложат в большую кладовку — до моего приезда…
В конце апреля месяца они стали собираться домой, предварительно распространив слух, что часть Великого Посольства перебирается в Англию — пообщаться с тамошними аристократами, изучить разные ремёсла и хитрости английские…
Алёшка Бровкин, обойдя добрую половину порта амстердамского, высмотрел и нанял подходящую посудину — крепкий трёхмачтовый датско-английский бриг (один компаньон, он же капитан судна, — датчанин, другой — англичанин, постоянно проживающий в Лондоне) с гордым названием «Кинг», то есть по-русски — «Король». Корабль считался сугубо торговым, но вдоль каждого его борта располагалось по шесть бронзовых пушек, могущих стрелять как чугунными ядрами, так и картечными гранатами.
Перед самым отплытием в Москву были отправлены (разными дорогами) трое надёжных гонцов — с почтой к Фёдору Юрьевичу Ромодановскому, состоящей только из нескольких частных писем, в которых, на первый взгляд, не было ничего тайного: описывались голландские прелести и диковинки, подробно рассказывалось о достоинствах местных дам и скота домашнего… Только в заранее условленном месте было помещено секретное сообщение (симпатическими невидимыми чернилами) — об истинном маршруте следования царя и персон, его сопровождающих…
Петр, Егор, Алёшка Бровкин, Лефорт и ещё полтора десятка дворян-волонтёров из свиты Великого Посольства (все остальные ещё на шесть месяцев оставались в Голландии — совершенствовать приобретённые навыки и получать новые знания) загрузились, вместе со своими вещами и нехитрым скарбом, на корабль.
Поклажа Егора оказалась самой обширной и разнообразной. Как же иначе? Семена всяких разных овощных растений, рассада клубники и земляники, саженцы фруктовых деревьев и кустов, цветочные луковицы и черенки, многочисленные подарки — для родственников и друзей, всякие бытовые мелочи, могущие пригодится в повседневной жизни…
— Скопидом ты, Алексашка! — насмехался царь. — Не охранитель хваткий, а помещик натуральный! В деревне тебе — самое место, яблоки растить, коровам крутить хвосты…
