— Почему именно — незамедлительно? — осторожно спросил Егор. — Почему — прямо завтра, а не через год или, допустим, через два?
Паткуль — словно бы ему раскаленный железный штырь вставили в одно известное место, передернулся всем своим худосочным и длинным телом:
— Сегодня королю шведскому Карлу Двенадцатому всего шестнадцать лет. Сейчас он просто смелый, отчаянный, но и очень глупый львенок. Это так. Но он взрослеет день ото дня… Чем быстрей начать серьезную войну против него, тем больше вероятность полной и окончательной победы!
«До чего же умны и сообразительны — эти европейские ребята! — притворно восхитился внутренний голос. — Надо им прямо и сейчас завершить все дела: пока оба царя-короля — и русский, и шведский — еще молоды и неопытны. Все карты козырные хотят дальновидные европейцы разыграть своевременно, не откладывая решения проблем насущных в долгий ящик…»
А Паткуль, тем временем и без устали, продолжал заливаться курским весенним соловьем:
— Я не хочу говорить за Курляндское герцогство, но моя дорогая Лифляндия… В свое время мы наивно поверили Речи Посполитой, обещаниям их сладким, что Рига — всегда будет вольным торговым городом. В первые годы все было хорошо и примерно. Потом пришли иезуиты, — при этих словах Петр невольно нахмурился, а его правая нога чуть заметно дернулась. — Они устроили подлые гонения на наш язык, запретили нашу веру. Тогда мы отринули поляков и вверили судьбу берега прибалтийского в шведские руки… Это была величайшая ошибка: из когтей польского орла — уйти в пасть льва шведского…
— Поторопились это вы немного! — хмыкнул Петр.
— Карл Одиннадцатый, отец короля нынешнего (Бог судья им обоим!), он совсем потерял совесть! — разошелся не на шутку Паткуль, изредка посматривая на Кенигсека и Карловича. — Этот сатрап дошел до того, что издал законы, согласно которым можно отбирать у дворянства земли, жалованные прежними королями! Это — просто неслыханно! Это… — Паткуль даже задохнулся на короткое время — от нахлынувшего на него чувства негодования. — Это — просто невозможно! Право на исконные земли рыцарей, гроссмейстеров ордена и епископов нужно было доказывать древними грамотами, а если грамот тех не было в требуемом виде, то тогда все земли и угодья незамедлительно отходили в шведскую казну… Ливонское дворянство не желает больше терпеть жадных шведских узурпаторов! Мы надеемся, что наши совместные усилия помогут восстановить историческую справедливость…
Прозвучало еще множество речей, сказанных на разных языках, с иным напором, но с содержанием — один в один: надо срочно и непреложно — мочить коварных шведских захватчиков, освобождая от них несчастные, жестоко угнетаемые прибалтийские народы…
Петру все это откровенно надоело, он широко зевнул и сильно ущипнул Егора за бедро, мол: «Делай, чего задумал! Чего мне слушать хрень эту, общеизвестную? Спать хочется, однако!»
Егор громко и значимо кашлянул, дождался, когда все остальные собеседники сосредоточат свое внимание только на нем, поднялся, демонстративно медленно выцедил оловянный стаканчик с перцовкой, со стуком поставил пустую тару на стол, ладонью обтер губы, недобрым взглядом оглядел гостей иноземных и — бухнул — голосом диктора Левитана, правда, опять же на немецком языке:
— Прошу внимания всеобщего! Должен сделать наиважнейшее заявление — от лица Высшего Государственного совета российского! Настаиваю на полной и безоговорочной тишине!
Безоговорочную тишину нарушал только короткий и регулярный «ик», это Петра Алексеевича вдруг пробило на икоту легкую…
«Водички бы попил, что ли!» — неприязненно подумал про себя Егор, а вслух уверенно и сердито заявил, резко вынимая из-за правого обшлага камзола три слегка помятых бумажных листа:
— Моей Службой обнаружено несколько документов, содержание которых представляет особый государственный интерес! Более того, речь в них идет о страшном преступлении и даже — о государственной измене! Генерал Карлович, встаньте, пожалуйста!
Карлович — грузный, слегка багровый от выпитого, выронив из своих толстых пальцев серебряную вилку, на зубцы которой был наколот толстый ломоть жирной буженины, медленно привстал со своего венского стула.
— Эта бумага — невинное письмо от управителя вашего лодзевского поместья, — спокойно сообщил Егор. — В ней говорится об урожае овса и пивного хмеля. Рассказывается о выловленных толстых карасях — из специальных искусственных прудов. Но, — он сделал короткую паузу, — в промежутке между этими важными сообщениями, есть текст, написанный симпатическими чернилами. Судя по почерку, это писано рукой высокородного Августа, короля польского, курфюрста саксонского. Цитирую: «Шутка ваша — полностью удалась! Придумка со шведскими сливами — просто великолепна!».
— Что, что такое? — мертвым голосом выдохнул Петр. — Какие это такие — шведские сливы, а? О чем идет речь?
— Мин херц! — почтительно прервал царя Егор. — Давай я уже все им выскажу, а уж потом и ты словечко свое жесткое замолвишь? Договорились? Так вот. Карлович, сядь на место, с тобой уже все ясно… Кавалер Паткуль! Встал уже, худосочный ты наш? Молодцом!
Вот послание от Великого герцога Курляндского, твоего личного и доброго друга. Письмо как письмо: о карточных долгах, о ваших общих бабах… А в конце имеется тайная приписка. Цитирую: «Придумка с вишнями шведскими, право, недурна! Продолжайте в том же духе!»
Петр утробно застонал, скрежеща зубами, Паткуль, не дожидаясь отдельного приглашения, испуганно дрожа всем телом, опустился в свое кресло…
— Теперь встаньте вы, уважаемый посол саксонский, кавалер Кенигсек! — повысил голос Егор, вскипел, теряя терпение: — Вставай, собака тонконогая, пока не пришибли в горячке! Вот и умница, хороший мальчик… Еще одно письмо — все от того же Августа Польского Великолепного… Содержание — и вовсе неважно, сразу перехожу к его тайной части, писанной симпатическими чернилами. Цитирую: «Это очень хорошо, что вы, Кенигсек, приручили эту блудницу кукуйскую. Информация, полученная от нее, воистину бесценна…»
— А-а! — страшно закричал Петр, вскакивая на ноги. — Убивайте их всех троих, ворогов! Убивайте… Пистолет мне! Алексашка, пистолет…
Царь неловко упал на деревянный (слава богу, что не каменный!) пол, забился в несимпатичных судорогах. Ему на помощь тут же кинулись Волков и Бровкин, из боковых ходов и коридоров, видимо, по условному сигналу, поданному Алешкой (или — Василием?), выскочило с десяток вооруженных сотрудников Службы охранной, взяли на мушку троих послов-дипломатов, оперативно — с короткими болезненными «охами» — разоружили и совершенно непочтительно положили на пол их зарубежных денщиков.
Егор — чисто ради личного удовлетворения — звякнул своей шпагой, погоняв пару раз ее лезвие в ножнах, после чего любезно посоветовал полномочным иноземным представителям — все еще пребывающим в полном обалдении:
— Господа мои высокородные, а вы жить-то хотите? Если хотите — так вон отсюда! Из России, в смысле… Расселись по каретам — и к границе незамедлительно, лошадей своих не жалея… Наш Петр Алексеевич, когда гневен бывает, то ему что смерд, что князь, что дипломат иностранный — все без особой разницы. Просто — мяса кусок… Вперед, господа мои, вперед! Форверст — по-вашему, форверст! Особенно это вас касается, прекрасный кавалер Кенигсек! Особенно — вас, красавчик напомаженный…
