«Дельно, ничего не скажешь!» — завистливо вздохнув, признал внутренний голос.
Петр, нервно побарабанив костяшками пальцев по дубовой столешнице, нетерпеливо спросил:
— А где же будет располагаться наш командный пункт?
— Вот на этом высоком холме! — не раздумывая ни секунды, объявил фон Круи. — Видите, государь, маленький крестик на карте, на том берегу речки Ая? Это одинокая лютеранская кирха — с многочисленными хозяйственными пристройками. Место — просто идеальное: безлюдно, покатый и высокий холм, вся мыза Эрестфер и ее окрестности — как на ладони! За полчаса до того, как пушки начнут выдвигаться — по натоптанным тропам на назначенные им позиции, — мы тронемся на холм, к этой кирхе. С собой для охраны возьмем пятьдесят конных башкир, еще два десятка — в качестве посыльных и вестовых… Да, чтобы не забыть! Все дело надо завершить часа за полтора: в самом Дерпте (Юрьеве, как этот город называете вы, русские), за крепостными стенами находятся еще порядка двух тысяч пеших солдат да полторы тысячи конных драгун. Вполне возможна вражеская погоня…
У Егора в голове неожиданно проснулось чувство опасности, тоненько и настороженно заканючило — хлипким весенним комариком: «Герцог так говорит, как будто уже сам — неоднократно — побывал на этом холме, мол: все оттуда видно — как на ладони, около кирхи есть многочисленные хозяйственные постройки… Опять же, всего семьдесят бойцов — не маловато ли для надежной царской охраны? А еще эти почтовые голуби, мать их голубиную! Не нравится мне все это, не нравится…»
Данное рабочее совещание завершилось тем, что план герцога фон Круи был безоговорочно принят и высочайше утвержден.
— Вот, Алексашка, сучий потрох, учись! — назидательно усмехнулся Петр. — А то, понимаешь, возомнил о себе — не пойми что…
— Учусь, мин херц, старательно и безропотно так — учусь! — извинительно и покаянно пробормотал Егор…
Ночью в дверь комнаты, где они ночевали с Петром, несильно поскреблись, потом раздался чуть слышный условный стук — подушечками пальцев.
«Алешка Бровкин стучится! — понял Егор. — Кому еще два надежных преображенца разрешили бы в такое время барабанить в царскую дверь?»
Егор, стараясь не разбудить Петра, прокрался к двери, осторожно отомкнул чугунный засов, через узкую щель ловко просочился в коридор, крепко подхватив Бровкина под локоть, мимо замерших по стойке «смирно» солдат проследовал в дальний угол коридора, где на узком подоконнике неярко горел короткий свечной огрызок, вставленный в неуклюжий самодельный подсвечник, спросил недовольным и свистящим шепотом:
— Ну, чего случилось, маркиз?
— У герцога голуби улетели! — емко и дисциплинированно сообщил Алешка. — Все четыре штуки… Я на улицу выходил ненадолго — выкурить трубочку-другую. Посидел на лавочке, покурил, горячего сбитня купил у уличного торговца, выхлебал. Возвращаюсь, а этот фон Круи — чуть не плачет от расстройства. Мол, когда кормил птичек, то случайно забыл дверцу закрыть, потом стало жарко — очень уж натоплено у нас в комнате (это правда, очень жарко!) — он окошко и приоткрыл… А сам вышел ненадолго в коридор. Потом, мол, возвращается, а сизарей-то и нет, улетели уже. Все улетели — в окошко… Что это значит, командир, а?
Егор сонно и неопределенно передернул плечами:
— Может, и совсем ничего не значит, а может — и очень многое. Так сразу и не понять… Но рисковать нельзя — при любом раскладе! Ладно, к мызе Эрестфер мы будем выдвигаться только послезавтра утром, так что времени у нас с тобой — с немалым избытком… Так, завтра после обеда, когда Петр Алексеевич наверняка захочет немного отдохнуть — уж я постараюсь, — встречаемся за дальней крепостной башней, за той, которая такая толстая, смешная… Доктора Жабо обязательно захвати с собой, поговорим предметно и серьезно, — после короткой паузы добавил: — Не имеем мы права рисковать…
На следующий день, во время обеда, Егор вел себя очень весело и непринужденно: много и беспрестанно шутил, рассказывал свежие соленые анекдоты, охотно пел матерные частушки и даже — плясал трепака, ловко отбивая такт — деревянными ложками об собственную коленку. А главное, в промежутках между этими важными мероприятиями, он провозглашал заковыристые и заздравные тосты — один за другим…
Часа через полтора Петр очень сильно захмелел, тяжело поднялся из-за стола и, предварительно погрозив Егору пальцем, заявил:
— Сволочь ты порядочная, Алексашка, гад законченный! Вот — напоил меня… Зачем, спрашивается? Ладно, пойду я посплю часок-другой. А вы веселитесь, веселитесь, други мои…
Еще через сорок минут Егор встретился с Бровкиным и Карлом Жабо, изложил им свой нехитрый план.
— Даже не знаю, что и сказать, командир! — задумчиво покачал головой Алешка. — Не, я все исполню, что ты велишь, не сомневайся… Но вдруг ошибаешься?
— Не имеем мы право рисковать жизнью и здоровьем Петра Алексеевича! — в очередной раз повторил Егор. — Причем не только жизнью, а возможно, что и свободой… В любом случае, хуже не будет!
Пожилой же француз ничего говорить не стал, только понятливо кивнул головой, что означало одно: предложенный план он полностью одобряет и свою персональную задачу понял досконально…
Ранним тихим утром военная колонна, наконец, тронулась в путь. Впереди следовал Дикий полк — во главе с бородатым и злым полковником Исмаилом-оглы, потом — половина Петровского полка, та, что на санях, за ней — пешая половина, далее — возки с царем, его соратниками и милосердными сестрами, следом — сани с легкими мортирами, боеприпасами и продовольствием. Замыкали колонну три сотни башкир и татар, которыми командовал пожилой и внешне очень медлительный башкир (неизвестного звания), по прозванию — Федонин.
Погода стояла облачная, но безветренная, шел легкий, мелкий и редкий снег, температура воздуха держалась на уровне минус двух-трех градусов. Просто идеальные условия для дальнего похода… За световой день они прошли, старательно огибая Чудское озеро с юга, порядка сорока верст, встали на ночлег, окружив со всех сторон небольшую березовую рощу. Бодро застучали солдатские топоры, тут и там загорелись яркие и жаркие костры.
— Приказываю всем офицерам и полковникам: в походе вкушать пищу только из общих котлов! — пафосно и важно велел царь, которому все происходящее безумно нравилось, после чего попросил Егора: — Алексашка, принеси-ка кулеша солдатского — мне и герцогу! Быстро давай, лентяй, шустрей передвигай своими копытами…
Егор, взяв у повара Антошки, временно оставшегося без работы, две глубокие серебряные миски, отправился к ближайшему костру.
«А этот каприз Петра Алексеевича — совсем даже и кстати! — обрадовался легкомысленный внутренний голос. — Царская вода — на нашу скромную мельницу, образно выражаясь…»
Кулеш со свежайшей солониной был по-настоящему хорош: горяч, духовит, наварист…
На четвертую ночную стоянку — после выхода из Пскова — воинская диверсионная бригада остановилась в чистом поле, скупо изрезанном сточными (в нормальном понимании этого слова) широкими канавами, вдоль которых рос густой кустарник, который уже через двадцать минут весь был вырублен — на топливо для костров. Герцог фон Круи, мельком заглянув в карту (Егор любезно подсветил ему пламенем спички — «конструкции» Брюса — Меньшикова) и знобливо передернув своими сутулыми плечами, довольно известил:
