Разум Дальвига был пуст. Он так старался выгнать оттуда воспоминания о Милсере, что вместе с ними лишился всех остальных мыслей. Кажется, он должен забрать золото и ехать. Куда? На чем? Тут он вспомнил о Хаке и поднялся на ноги, чтобы найти глупца. Кто знает, что он мог натворить от страха? Может быть, валяется где-то рядом мертвый, с обмоченными штанами? Чего ожидать от дурака, когда его хозяина едва не постигла подобная участь. Проклятое место, проклятый мир! Некстати вспомнилось, что граф Гердоманн, видимо, такого страха не испытывал. Ах, опять эти воспоминания!
Со всей возможной скоростью Дальвиг отправился к ближайшей рощице, но дойти до нее не успел, ибо Хак сам примчался оттуда на встречу с хозяином. Дурень, конечно, сидел на Красавчике, а Дикаря и вьючную кобылу Гердоманна вел в поводу – наверное, не так уж сильно он и перепугался. Верховая кобыла графа сбежала слишком далеко и искать ее не было смысла.
Заставить коней и Хака приблизиться к месту сражения оказалось едва ли не более трудной задачей, чем убийство монстра (но предательство графа далось хуже, ведь так?). Заставив трусливого слугу держать дрожащих лошадей, Дальвиг долго бродил по лугу с грустной ухмылкой. В траве, в тех местах, над которыми пролетало чудовище, он находил то мелкий рубин, то монетку, то кричаще-белую жемчужину. Вот только нагнуться за ними он никак не мог себя заставить…
– Чево с вами, господин? – тревожно вопрошал время от времени Хак.
– Ничего! – с деланной веселостью отвечал ему Дальвиг на третий или четвертый раз. – Видишь, достославный рыцарь плохо кончил. Я читаю ему молитву.
Что-то случилось с ним. Некий надлом, будто бы вскрывший оболочку тела и выбросивший наружу все его содержимое. Странное чувство, испытанное в тот момент, когда Призрак в каменной комнате заявил, будто Дальвиг потерял душу… оно вернулось, только многократно усилившееся. Пустота и равнодушие, которые больше не пугали его. Скорее это рождало странное циничное любопытство. Что же теперь? Впереди есть цель, и только ее он видит ясно и только к ней должен стремиться. Остальное – расплывчатые, мутные пятна, мельтешащие рядом. Если они преграждают путь, то должны быть снесены. Безжалостно, без колебаний и рассуждений, иначе нельзя. Стоит дать слабину – и все, что он уже совершил, что пережил, с чем справился, падет прахом. Вперед. Без остановок.
Временами ему казалось, что он сошел с ума, и тело начинало трясти от того страха, который поднимался из глубин разума, замораживая мышцы. Если следовать тем путем, на который он встал, куда же можно прийти в конце концов? Кем стать? Убийцей младенцев, разрушителем городом и деревень, разорителем целых стран? Перед разумом проносились жуткие видения, в которых он, Дальвиг, мчался на огромном огнедышащем коне, из-под копыт которого по сторонам разлетались мертвые тела; от содрогания почвы рушились дома и крепостные стены, а длиннющий черный меч рассекал само небо и кусками ронял его наземь. В такие моменты Дальвиг останавливался и невидящими глазами смотрел вдаль. Из горла его сам собой вырывался стон.
Только под вечер он наконец справился с собой, прекратил бесцельные блуждания и изгнал все жуткие видения. Как оказалось, если ты чем-то занялся, отвлекаться от размышлений и метаний становится гораздо проще. Для начала он проверил вещи графа: щит и доспехи пришли в полную негодность. В тюках нашелся тяжелый арбалет и три десятка болтов для него. Хоть Дальвиг и не умел толком обращаться с этой штукой, он переложил ее себе. Все-таки это не лук, который ему даже не натянуть как следует. Стоит поупражняться – авось, что-нибудь получится.
Еще у Гердоманна отыскались пять сумок, которые Дальвиг опустошил, чтобы приспособить под сокровища. Две поменьше он набил теми украшениями, которые показались ему самыми дорогими, три побольше – монетами, причем серебряные он без колебаний выбрасывал обратно в овраг. Солнце уже клонилось к лесу, когда все сумки были наполнены, а на дне логова тарпалуса сокровищ, казалось, почти не убыло. Хак был плохим помощником, потому как, стоило ему увидеть вывалившиеся наружу кишки чудовища и безголовый труп графа, дурень принимался зеленеть и блевать.
Покончив с сумками, Дальвиг выбрал два сундука, самых удобных для перевозки. Привязав их к седлу кобылы, он набил оба доверху золотыми самородками, в обилии найденными у самого начала оврага. Потом Эт Кобос принялся вязать узлы из всех попавшихся на глаза тряпок, а когда они кончились – стал набивать монетами карманы, пустые баклаги для воды, корзину, в которой лежала их еда. Увы, в конце концов оказалось, что он в силах унести едва ли половину всех сокровищ!!
Тогда на песчаной косе, выше оврага по течению, Дальвиг вырыл большую яму, в которую скидал все оставшиеся монеты и золотые слитки. Может, это было опрометчивым поступком – когда ему суждено вернуться сюда, чтобы забрать клад? Весеннее половодье доберется до клада потоком мутной воды, размоет его и унесет сокровища по течению, на дно, в илистые глубины омутов… Однако Эт Кобос намеревался вновь явиться сюда в самом скором времени, а рыть яму в твердой, перевитой корнями трав земле было слишком долгим занятием. Он решил рискнуть. Для надежности Дальвиг прикрыл клад остатками щита Гердоманна и какими-то металлическими, полугнилыми пластинками из норы тарпалуса. Забросав сокровища песком, он вылил сверху несколько шлемов воды, потом старательно замел веником из ивовых ветвей следы, ведущие от обрыва к яме.
В куче на грязном дне оврага остались только самые уродливые и дешевые вещи. Заключенные в грубые, видимо, очень древние оправы из бронзы хризолиты, бирюзовые кулоны из старого, почерневшего серебра, мелкие алмазы на железной короне со ржавыми зубцами. Презрительно рассмотрев эти никчемные, с его точки зрения, вещицы, Дальвиг в несколько пинков расшвырял их по оврагу и устало побрел наверх. Не дав себе передышки ни на мгновение, он велел Хаку, бледному и сгорбленному от груза пережитого страха, седлать коней и убираться прочь.
– Как жаль бедного господина грахва! – причитал дуралей. – Чо же эта мы, даже не похороним его? Нельзя ж так бросать…
– Кто знает, какие тут ритуалы? – равнодушно пожал плечами Дальвиг. Хоронить еще и этого тупицу! Ах, как хорошо все могло пройти, но теперь, после убийства, на его плечах словно лежал тяжелый камень. Изо всех сил Эт Кобос пытался уговорить себя, что ни капли не виноват, что граф сам вынудил его поступить подобным образом. Разум, конечно, соглашался, но что-то внутри грызло и не давало покоя. Душа? Ха-ха! Ведь та девица ночью у камней сказала, что Дальвиг теперь лишен души. Значит, либо она обманывала, либо сейчас ему плохо по какой-то другой причине. Что там в человеке еще есть подходящего? Может, это печень протестует против подлого убийства со спины? Или желчный пузырь не может вынести гибели того, кто спас жизнь ему, пузырю, в том числе? Какая нелепость! Скорее, вскачь, и пусть ветер выдует из головы пустые дурные мысли!
Как только Дикарь был оседлан, Дальвиг вскочил на него. Хотелось тут же сжать его бока покрепче, но нужно было ждать, пока Хак навьючит кобылу графа и заседлает Красавчика. Нетерпение всадника передалось коню, и Дикарь, несмотря на тяжелую поклажу, принялся крутиться на месте, приседая и храпя.
