— Почему? Вы так любили отца Джеймса?
— Я его ненавидела! — вдруг выпалила она.
Ратлидж неожиданно вспомнил слова миссис Уайнер, что священника убили из мести.
— Это сильно сказано. Если вы его так ненавидели, то почему хотите знать, кто его убил, найден преступник или нет?
— Потому что я не хотела, чтобы его убивали! — воскликнула мисс Коннот с яростью. — Он разрушил мою жизнь, и я хотела, чтобы его за это повесили!
Ратлидж был потрясен.
Присцилла Коннот поставила чашку на поднос с такой силой, что расплескала чай.
— Мне не надо было приходить! — Она вскочила. — Не верьте тому, что я наговорила. Просто расстроилась, вот и все. Все в Остерли расстроены случившимся. И напуганы. Уже поздно, мне надо идти.
Он тоже встал.
— Нет. Я думаю, вы сказали правду. И поэтому сейчас должны все объяснить.
— Я просто хочу, чтобы нашли убийцу, это все! И подтвердили, что этот человек, как, вы сказали, его зовут?
— Уолш. Мэтью Уолш.
— Да, что Уолш и есть убийца. Но вы так и не сказали, считаете ли его виновным.
Она раскраснелась, и казалось, что сейчас расплачется. Неожиданно он почувствовал жалость.
— У нас пока нет достаточных доказательств. Только косвенные улики. Инспектор Блевинс ждет ответ на свой запрос, который может прояснить ситуацию. И пока держит Уолша под замком, до выяснения обстоятельств.
— О боже… Что ж, по крайней мере, вы откровенны. — Мисс Коннот огляделась в поисках сумочки, которая лежала на полу около ее стула, нашла взглядом и подняла.
— Простите, что прервала ваш ужин, инспектор, я живу одна, мне не с кем поговорить, вот иногда и теряю контроль над собой.
— Почему вы ненавидели отца Джеймса?
Она вздохнула, сдаваясь, провела рукой по лбу.
— Это было в далеком прошлом и не имеет отношения к полиции. Еще до того, как он стал священником. Я очень верила ему и как-то пришла за советом. Он его охотно дал, и я ему последовала. И разрушила свою жизнь, потеряла все, что любила. Он был таким заботливым, понимающим, нельзя было не поверить. И вот этот обманщик стал священником. Сколько еще жизней разрушил он своими советами, уверенный в своей правоте, непогрешимости и таланте убеждать. Но все это время я должна была жить, несмотря ни на что, и меня поддерживала только ненависть к нему. А теперь у меня ее отобрали! У меня ничего не осталось. И тот, кто его убил, заодно убил и меня.
Она быстро прошла к двери, и Ратлидж, глядя на ее бескомпромиссно прямую спину, позволил ей уйти.
Поднимаясь по лестнице, он вдруг вспомнил монсеньора Хольстена. Спустился снова в холл, нашел телефон в нише за стойкой и позвонил в Норидж.
Когда ему ответил запыхавшийся Хольстен, он назвал себя.
— Простите, я спешил ответить на звонок. Есть новости?
— Боюсь, что нет. Но у меня появилась одна загадка. Вы знакомы с Присциллой Коннот? Что вам о ней известно?
Монсеньор Хольстен задумался.
— Коннот? Что-то не припомню.
— Прихожанка церкви Святой Анны.
— Она была на мессе?
— Я не видел. Высокого роста, худая, с седеющими висками, темноволосая.
— Нет. Не могу вспомнить ни лицо, ни имя. Это важно? Вы можете спросить у миссис Уайнер, она наверняка знает.
— Может, это и не так важно, — с деланой беспечностью сказал Ратлидж. — Дело в том, что мисс Коннот давно знала отца Джеймса, и его смерть расстроила ее больше, чем других.
— Священники тоже имеют друзей, как и все остальные. Это не должно вас удивлять. — По голосу слышалось, что монсеньор Хольстен улыбается.
— Да нет, я не удивляюсь. — Поблагодарив монсеньора Хольстена, Ратлидж повесил трубку.
Хэмиш сказал: «Она не из тех друзей, о которых подумал священник из Нориджа, если верить, что отец Джеймс разрушил ее жизнь».
— Да. Интересно, когда она приходила на исповедь, каждый раз говорила, как сильно его ненавидит?
Еще один скелет в шкафу, напоминающий утешителям об их судьбе. А в этом случае — священнику о его поражении.
Стеклянные двери в обеденный зал был закрыты. Миссис Барнет вышла из гостиной с подносом, уставленным пустыми чашками, собранными после посетителей.
Контраст с Присциллой Коннот был разительным. Миссис Барнет выглядела усталой, ее руки были красными от постоянного мытья посуды. Ратлидж предложил ей помочь отнести тяжелый поднос на кухню, но она покачала головой:
— Я привыкла. Благодарю вас. — Она поставила поднос на полированную стойку и задумчиво произнесла:
— Я и не догадывалась, что вы полицейский.
— Я не думал, что задержусь здесь. Сначала мой визит не носил официального характера. Но инспектор Блевинс хочет поскорее провести расследование, и я остался на недолгое время ему помочь, по его просьбе.
— Да, я слышала, что кого-то арестовали. — Миссис Барнет оглядела пустой холл и лестницу. — Рада, что им оказался не один из моих постояльцев. Это был бы ужас. Около нас всегда есть люди, которых мы не знаем.
Пользуясь моментом, Ратлидж спросил:
— Вы не могли бы рассказать мне о мисс Коннот?
В глазах женщины заплескался испуг.
— Никогда не поверю, что она причастна к смерти отца Джеймса!
— Нет, она мне предоставила кое-какую информацию, и все. Я задумался, могу ли доверять тому, что она рассказала.
— Ах, вот как. — Миссис Барнет немного подумала. — Наверное, можете, поскольку у нее не было причин вам лгать, насколько мне известно, но она человек замкнутый… — И, как будто уступая его молчаливому ожиданию, продолжила: — И это раздражает многих женщин в Остерли, которые считают ее гордячкой. Мой муж говорил, что она, вероятно, совершила в прошлом какой-то проступок и была изгнана из высшего общества, — добавила она с видом женщины, которой известны чудачества мужчин. — Впрочем, это романтично.
— А общее впечатление? — Ратлидж старался не показывать большой заинтересованности.
— Я считаю, она живет столько лет в Остерли только потому, что ей некуда податься. Иногда ее приглашают в гости, когда не хватает женщины для пары. Она приятна в компании. Но женщины не станут с ней сплетничать, как с прочими. Мужчины, кажется, находят ее весьма привлекательной и неглупой. Но она не из тех, кто заводит флирт. Мне иногда кажется, что она была замужем за очень неприятным типом и прошла через ужасный развод. Женщина, которая ей помогает по хозяйству, иногда приходит к нам помочь, так вот она говорила, что у нее в доме нет ни одной фотографии, ничего, что может напомнить о прошлом.
«И нет ничего в будущем», — подытожил Хэмиш.
