Он ответил, осторожно подбирая слова:
— Я ездил в Лондон по другому делу. Насколько я знаю, следствие не закончено и до конца не выяснены все действия и передвижения Мэтью Уолша. И мне ничего не известно о вознаграждении.
Казалось, она очень удивилась его словам. Ратлидж, внимательно изучая ее лицо, подумал, что ей приходится еще хуже, чем Питеру Гендерсону. Отец Джеймс был наваждением, своеобразным наркотиком, она не могла жить без него. Только наркотиком еще более смертоносным.
Хэмиш сказал: «Тут ты ничего не сделаешь. Не остановишь же расследование».
Ратлидж знаком пригласил ее присесть, но она затрясла головой. И вдруг, как будто ноги отказались ее держать, буквально рухнула в кресло.
— Вы хорошо знаете лорда Седжвика, мисс Коннот?
— Лорда Седжвика? Почти незнакома. Я встречала его сына, Эдвина, но это было давно, лет шестнадцать — семнадцать назад. — Она говорила рассеянно, как будто ее мысли были далеко.
— Здесь, в Остерли? — настаивал Ратлидж, придерживаясь нейтральной темы.
— Нет, мы встречались в Лондоне, у общих знакомых. Он тогда был почти мальчиком, и мне он не очень нравился.
— Почему?
— Он был эгоистом, всегда скучал. У него рано умерла мать, и его очень избаловали. Впрочем, говорили, он сделал неплохую карьеру, даже участвовал в мирной конференции прошлой весной.
— А Артур?
— Артура я тоже, конечно, встречала, но мы не были лично знакомы. Как и отец, он женился на американке, один раз мы были вместе с ней приглашены к викарию на чай. Одна из этих милых девушек, с которой не о чем говорить. Они с Артуром проводили все время в Йоркшире, редко бывали в Остерли. Потом я узнала, что она умерла.
Присцилла Коннот, кажется, немного успокоилась, дыхание престало быть прерывистым, ей стало легче говорить. Напряжение, что держало ее на грани нервного срыва, исчезло, она даже могла поддерживать из вежливости разговор и контролировала свои слова.
— Лорд Седжвик проявил участие, когда у вас сломалась машина?
— Ему просто нравится разыгрывать роль местного сквайра. Но я ему благодарна — однажды его шофер спас меня, когда я застряла на болотах, у меня кончился бензин. — И вдруг, как будто спохватившись, что они отдалились от интересующей ее темы, она спросила: — Вы уверены, что сказали мне правду об Уолше?
Теперь ее глаза умоляли.
— Да, — мягко отозвался он, — у меня нет причин вам лгать.
Впрочем, они все-таки были. Он боялся, что она может совершить глупость до того, как осознает, что делает, и все последствия будут на его совести.
«Только не хватало ее крови на твоих руках», — сказал Хэмиш.
Она снова вскочила.
— Мне надо идти…
— Прежде чем поверите очередным слухам, приходите ко мне, и я всегда скажу вам правду. Даю вам слово, — пообещал Ратлидж.
Присцилла Коннот глубоко вдохнула и медленно выдохнула.
— Не знаю, могу ли вам доверять. У меня как-то путаются мысли…
— Вам бы неплохо было посетить доктора Стивенсона, которому вы доверяете.
Она засмеялась сухим, безжизненным смехом:
— Мне вряд ли поможет медицина.
— Может быть, расскажете мне, что отец Джеймс…
Она покачала головой:
— Это не связано с его смертью. Только с его жизнью. И с этим кончено. Раз и навсегда.
Она огляделась в поисках сумочки, взяла ее со стола, сказала нерешительно:
— Я лежу без сна по ночам и все думаю, кто мог его убить. Был ли кто-то еще, с кем он обошелся так же жестоко, как со мной. И мне больше понравилась бы эта версия, чем простое банальное ограбление. Спасибо за ваше участие, инспектор. — Последние слова были произнесены светским тоном, как будто закончилась приятная беседа и пришла пора покинуть гостеприимный дом. — Вы были очень добры.
Пожелав ему спокойной ночи, Присцилла Коннот пошла к двери.
Еще одно крушение для отца Джеймса, думал Ратлидж, глядя ей вслед. Как отец Питера Гендерсона… Сколько их всего было?
Миссис Барнет все еще находилась на своем месте, когда он вышел в холл и подошел к стойке. Она подняла голову, отвлекшись от своих подсчетов.
— Да?
— Мне сказали, что мистер Симс, Фредерик Гиффорд и отец Джеймс часто обедали вместе. Они приходили сюда?
— Да, примерно дважды в месяц. Иногда только отец Джеймс и викарий. Я всегда заранее готовилась, мне нравилось их принимать. Они никогда не доставляли хлопот, и мне даже удавалось с ними поболтать, когда я приносила чай в гостиную. — Она задумалась на миг, припоминая. — Нелегко вести дело одной. У меня ни на что не остается времени. Поэтому я была им рада, как будто зашла пара друзей, с которыми я могла поболтать обо всем, например о понравившейся книге. От них я узнавала новости из Лондона и много интересного, что происходит на свете. Мой муж хорошо был с ними знаком, и их присутствие здесь как будто возвращало его ко мне на это короткое время.
Значит, в ее жизни были приятные моменты, и она ждала этих встреч.
А у него не было даже такого. Ратлидж давно пришел к мысли, что его состояние находится на грани нервного и физического истощения, но не чувствовал жалости к себе. Что бы там ни бубнил Хэмиш, он просто принимал это как неизбежность. Как условие жить в мире с собой.
Миссис Барнет, видимо, собиралась пожелать ему спокойной ночи. Но он задержал ее новым вопросом:
— Вы не можете назвать мне имя женщины, которая остановилась в вашей гостинице?
Лицо миссис Барнет приняло непроницаемое выражение.
— Простите, инспектор. Она здесь гостья, и вам придется спросить у нее самой.
Хэмиш тут же подтвердил: «Это принято в отелях — хранить в секрете данные о постоялице, путешествующей в одиночку».
Но Ратлидж, как будто разозлившись, что ему указали на дурные манеры, сухо сказал:
— Это не личный интерес, миссис Барнет. Это вопрос полицейского. — Слова уже вылетели, было поздно жалеть.
Миссис Барнет удивленно на него посмотрела, она не ожидала от инспектора такого тона, и ответила сдержанно:
— Ее фамилия Трент, инспектор.
— Ее имя Марианна?
— Она представилась как Мэй Трент.
— Ясно. Мэй часто сокращение от Марии, например, королеву Марию звали в семье Мэй.
Интересно, знал ли Гиффорд, что она остановилась в Остерли? И ничего не сказал? Или не хотел, чтобы Ратлидж разыскал эту женщину?
«Ты не спрашивал его», — сказал Хэмиш.
На следующее утро, явившись в участок, он застал инспектора Блевинса за рабочим столом. Перед ним лежало раскрытое письмо.
