Войдя в гостиную, Вексфорд заметил в углу импровизированный бар, а через арку, которая вела в столовую, был виден стол, ломящийся от яств: жареная дичь, холодные закуски, запеченная целиком семга — все это было расставлено среди небрежно разбросанных белых роз.
— Я вижу, что ошибался, считая тебя близким другом Элизабет Найтингейл.
Подвижное лицо Мариотта вытянулось, приняв скорбное выражение, возможно не совсем искреннее.
— Знаю, знаю. Я должен скорбеть — надеть рубище, посыпать голову пеплом и все такое. Поверь мне, Редж, пепел стучит в мое сердце
[18]
. Но подумай, какой прок от того, что я отправлю всех этих милых людей назад, а жареное мясо свезу на свиноферму в Помфрете? Разве это ее вернет? Разве осушит хоть одну слезинку на щеке Квентина?
— Думаю, нет.
— Дорогой Редж, я не в силах вынести твое осуждение. Давай налью тебе выпить. Виски, перно, коктейль с шампанским? Кусочек холодной утки на закуску?
Ошеломленный напором, Вексфорд сел.
— Ладно, тогда немного виски. Еды не надо.
— Значит, я отверженный. Ты не желаешь пользоваться моим гостеприимством.
Качая головой, Мариотт направился к бару и принялся отмеривать огромные порции «Ват 69» в стаканы из граненого стекла. Вексфорд знал, что возражать бесполезно. Мысленно улыбнувшись, он принялся разглядывать комнату. Антиквариат здесь был практически бесценным, светильники уникальны, а интерьер служил предметом зависти всех жителей города, обладавших хотя бы зачатками вкуса; но гостиная Мариотта всегда казалась ему смесью Коллекции Уоллеса
[19]
и итальянского ресторана на Олд-Бромптон-роуд. На стенах, оклеенных обоями бутылочного цвета с изумрудным тиснением, висели зеркала в золоченых рамах, как в борделе. На каждом столике теснились дорожные часы, табакерки и безделушки из краун-дерби
[20]
. Передвигаться по комнате было страшно, если не знать, что в ответ на любой причиненный ущерб Мариотт лишь улыбнется и скажет, что все это ерунда — настолько ваше общество, включая вашу неловкость, для него дороже любого неодушевленного предмета.
Стук каблуков, доносившийся со стороны кухни, свидетельствовал, что в доме есть кто-то еще, и, когда Вексфорд взял стакан с тройным виски, в дверях появилась женщина с заставленным едой подносом в руках. Высокая блондинка лет сорока пяти с красивыми браслетами на обоих запястьях — при каждом движении браслеты звенели, словно колокольчики.
— Это Гипатия, мой личный секретарь, — сказал Мариотт, взяв женщину под локоть. — Ты не представляешь, как на меня смотрят, когда я рекомендую ее подобным образом. Но люди у нас невежественны, правда? Это старший инспектор Вексфорд, моя дорогая, хранитель нашего покоя.
Не обращая внимания на болтовню Мариотта, Гипатия протянула большую прохладную руку.
— Она нам не будет мешать, — сказал Мариотт, словно женщины не было в комнате. — Она примет ванну и станет еще прекраснее. Иди, Патти, дорогая.
— Если ты уверен, что еды достаточно, — ответила Гипатия.
— Нисколько не сомневаюсь. Мы же не хотим страдать от разлития желчи, как в прошлый раз, правда? А теперь, Редж, приступай к своему допросу. Я удручен, что это не дружеский визит, но не питаю иллюзий. — Мариотт поднял стакан. — Ну, будем здоровы!
— Э… твое здоровье, — ответил Вексфорд. Он подождал, пока женщина покинет комнату и послышатся звуки журчащей в трубах воды. Потом сказал: — Я хочу услышать о Найтингейлах все, что ты только можешь рассказать. — Потом ухмыльнулся. — Не волнуйся, я знаю, что ты не позволяешь себе обращать внимание на такие глупости, как приличия и традиция не говорить плохо о мертвых.
— Я очень любил Элизабет, — слегка обиженно сказал Мариотт. — Мы были знакомы всю жизнь. Не будет преувеличением сказать, что с пеленок.
— Скорее, будет, — съязвил Вексфорд. — Она младше на добрых пятнадцать лет, так что не обманывай себя.
Мариотт фыркнул.
— Вижу, сегодня ты встал не с той ноги.
— Насчет ноги не знаю. Но слишком рано, черт возьми. Выходит, ты знал ее с самого рождения. Где же произошло это событие?
— Здесь, разумеется. Разве ты не в курсе, что они с Дэнисом уроженцы этих мест?
— Я вообще ничего о них не знаю.
— Вот, значит, как. Полное невежество. Как я говорю пятнистым дьяволам, блаженны алчущие и жаждущие просвещения, ибо они насытятся
[21]
, даже если мне придется вбивать в них эти знания туфлей. Да, они родились именно здесь, в уродливом сыром доме на Кинсбрук-Лок. Их мать была из Лондона, из довольно хорошей семьи, но отец родился и вырос в Кингсмаркхэме. Он был клерком в управлении графства.
— Значит, не особенно богат?
— Беден как церковная мышь, мой дорогой. Элизабет и Дэнис учились в муниципальной школе, как она тогда называлась, а их отец, вне всякого сомнения, так бы и отцвел сиротливо в пустыне
[22]
, если бы не бомба.
— Какая бомба? — удивился Вексфорд.
Хлопнула дверь ванной, и где-то над их головами забулькал водяной бак.
— Одна из тех, что немецкий самолет сбросил здесь, по пути к побережью. Прямое попадание, одним махом отправившее чету Виллерсов в мир иной.
— А где были дети?
— Дэнис рыбачил, а Элизабет отправили за ним, позвать домой. Был ранний вечер, около семи. Детям Виллерсов, Дэнису и Элизабет, исполнилось соответственно одиннадцать и четырнадцать лет.
— Что с ними стало?
— Их судьбой распорядились довольно странно и несправедливо, — сказал Мариотт. — Дэнис отправился к брату матери, что обернулось для него большой удачей. Дядя был адвокатом, притом успешным; он определил мальчика в привилегированную частную школу, потом в Оксфорд. Бедняжку Элизабет оставили с теткой, сестрой отца, которая забрала пятнадцатилетнюю девочку из старших классов школы и отправила работать к Морану, торговцу мануфактурой.
На лице Вексфорда отразилось изумление, на что и рассчитывал Мариотт.
— Миссис Найтингейл была помощницей продавца в мануфактурной лавке?
— Я так и думал, что ты будешь потрясен. Эта старая сука Присцилла Ларкин-Смит до сих пор рассказывает подругам о временах, когда Элизабет Найтингейл подгоняла ей корсеты.
