— Значит, Корбин принадлежит к абсолютному большинству, — усмехнулась Шивон.
— Может быть, ты и права, — согласился Ребус. — Кстати, Бейквелла ты планируешь допрашивать в парламенте?
Она кивнула.
— Я с тобой. Приглашаешь?
— Ну-ка, напомни мне, что означает быть отстраненным от дела? Я что-то подзабыла…
— Насколько мне известно, Шив, рядовые граждане могут беспрепятственно входить в здание парламента. Пригласи Бейквелла на чашку кофе, а я как бы случайно окажусь за соседним столиком.
— А может быть, ты лучше пойдешь домой, а я поговорю с Корбином — попробую его уломать?
— Ничего не выйдет, — серьезно сказал Ребус.
— Что именно не выйдет? Ты не пойдешь домой, или я не смогу убедить Большого Босса?
— Ни то ни другое не выйдет.
— Боже, дай мне терпения! — вздохнула Шивон.
— Аминь… — закончил Ребус. — Кстати о Боге… Я что-то не слышал, чтобы юный Тодд произнес хоть слово, пока ты допрашивала эту Зиверайт.
— Он наблюдал… учился.
— Ну тогда ладно. А все-таки признайся: тебе меня не хватало!
— Ты же сам только что сказал, что я провела допрос на уровне.
Ребус пожал плечами.
— Кое-чего она, возможно, все-таки не сказала.
— Ты имеешь в виду, что уж ты-то сумел бы заставить девчонку назвать имя поставщика?
— Ставлю двадцать фунтов — я узнаю, кто снабжает Зиверайт дурью, еще до наступления вечера.
— Ох, смотри, Джон!.. Если Корбин пронюхает, что ты все еще занимаешься этим делом…
— Скоро я уже не буду им заниматься, сержант. Через считаные дни я стану гражданским лицом, и он уже ничего не сможет со мной сделать.
— Джон… — Шивон очень хотелось отговорить его, но она знала, что пытаться — значит попусту сотрясать воздух. — Шли мне эсэмэски, если что, — сказала она наконец и, открыв дверцу, выбралась из машины.
— Ты ничего не замечаешь? — спросил Ребус, и Шивон, наклонив голову, посмотрела на него.
— А что?
Ребус взмахнул рукой, показывая на парковку.
— Вонь исчезла. Быть может, это знак…
Улыбаясь, он завел мотор и отъехал, а Шивон так и не успела спросить, хороший это знак или плохой.
24
— Нэнси дома? — спросил Ребус молодого парня, который открыл ему дверь.
— Нет.
Ребус кивнул. Он отлично знал, что Нэнси еще нет, потому что обогнал ее на Лит-стрит. По его расчетам, у него в запасе было минут двадцать — если, конечно, Нэнси вообще шла домой.
— Тебя зовут Эдди, точно? — спросил он. — Я был здесь пару дней назад.
— Я помню.
— А вот фамилию твою я что-то запамятовал…
— Джентри.
— Как у Бобби Джентри?
— В наши дни многие даже не помнят, кто она такая.
— Я старше многих, к тому же дома у меня есть ее альбомы. Можно войти?
Ребус заметил, что сегодня Эдди был без банданы, но глаза его, как и в первый раз, были густо подведены.
— Она просила меня приехать к трем, — жизнерадостно соврал Ребус.
— За ней уже приезжали…
Джентри явно не хотелось его пускать, но взгляд Ребуса подсказал парню, что сопротивление бесполезно. Отступив в сторону, он шире распахнул дверь, и детектив шагнул вперед, слегка наклонив голову. В гостиной пахло остывшим табачным дымом и чем-то, напоминающим масло пачулей; Ребус, впрочем, не был уверен на все сто, так как в последний раз сталкивался с этим запахом довольно давно. Подойдя к окну, он посмотрел вниз, на Блэр-стрит.
— Хочу рассказать тебе одну любопытную историю, сынок, — сказал Ребус, по-прежнему стоя к Джентри спиной. — Когда-то прямо напротив этого дома был перенаселенный квартал, а под ним — целый лабиринт подвалов и подвальчиков, в которых любили выступать разные оркестрики. Потом хозяин домов затеял реконструкцию, но, когда рабочие, которых он нанял, спустились в эти катакомбы, они начали слышать потусторонние стоны…
— Но в конце концов оказалось, что там по соседству располагался массажный салон, — закончил за него Джентри.
— А-а, так ты слышал эту историю. — Отвернувшись от окна, Ребус некоторое время рассматривал конверты с дисками — настоящими виниловыми пластинками, а не компактами. — «Караван»… — проговорил он. — Они были лучшими на фестивале в Кентербери… Не знал, что кто-то их еще слушает. — На этажерке в углу стояли и другие диски, среди которых Ребус увидел альбомы «Фейрпортс», «Пентангль» и Дэйви Грэма.
— Увлекаешься старьем? — спросил он.
— Мне очень нравятся старые вещи, — объяснил Джентри. Он кивнул в сторону другого угла. — Я сам играю на гитаре.
— Вот как? — Ребус внимательно посмотрел на шестиструнную акустическую гитару на подставке и лежавшую позади нее на полу двенадцатиструнку. — И хорошо играешь?
Вместо ответа Джентри взял с подставки шестиструнную гитару и опустился на диван, скрестив ноги. Когда он заиграл, Ребус увидел, что длинными ногтями на правой руке он пользуется как медиаторами. Мелодия была ему знакома, но названия он вспомнить не мог.
— Берт Янш? — предположил он, когда отзвучал последний аккорд.
Парень кивнул:
— Это из альбома, который он сделал вместе с Джоном Ренборном.
— В последний раз я слушал его много лет назад. — Ребус одобрительно кивнул. — Ты здорово играешь, сынок. Весьма жаль, что ты не можешь зарабатывать себе на жизнь музыкой, — может быть, тогда ты перестал бы торговать наркотиками.
— Что-о?!
— Нэнси нам все рассказала.
— Эй, постойте!.. — Джентри отложил гитару и поднялся. — Что это вы такое говорите?!
— Глухой музыкант? — Ребус пожал плечами. — Бывает.
— Я слышал, что вы сказали, я только не понимаю, с чего бы Нэнси вздумалось так говорить.
— В тот вечер, когда убили русского поэта, она шла на встречу к дилеру, с которым ты ее познакомил.
— Она не могла этого сказать. — Голос Джентри звучал уверенно, но его выдавал взгляд. — Я ни с кем ее не знакомил!
Ребус засунул руки в карманы и снова пожал плечами.
— Ну, подробности меня мало трогают. Она утверждает, что ты торгуешь, ты говоришь, что нет… Но ведь мы оба знаем, что здесь, в этой комнате курят всякую дрянь.
— Она сама достает эту дрянь у своего хахаля! — выпалил Джентри, но тут же поправился: — То есть на самом деле он ей вовсе не хахаль, просто она так думает…
— И как же его зовут?
— Я не знаю. То есть он пару раз заходил сюда, но Нэнси его даже не представила. Сам он называет себя «Сол» — говорит, мол, по-латыни это означает «солнце», но я сомневаюсь, что он действительно такой образованный, чтобы болтать на этом языке. К тому же никакой он не солнечный, наоборот — мутный какой-то чувак.
