В первые пару лет он, впрочем, принимал все возможные меры предосторожности, нигде не задерживаясь надолго и постоянно переезжая с места на место. Несколько фальшивых паспортов на разные фамилии обошлись ему не дешево, но они стоили каждого пенса, доллара и евро, которые он за них выложил. Благо деньги у него были, поскольку одна из картин в его собрании принадлежала кисти художника, которого обожал некий саудовский бизнесмен. Гиссинг знал об этом, еще когда брал картину, и, хотя коллекционер заплатил ему половину реальной стоимости, оба остались довольны сделкой.
«Картина не должна покидать пределов вашего дома, — предупредил Гиссинг. — Это нужно ради вашей и моей безопасности, но больше — ради вашей».
Бизнесмен понял его правильно и пообещал, что полотно будет храниться в его частной галерее.
Полученных денег хватило, чтобы путешествовать свободно и даже с известным комфортом. Франция, Испания, Италия, Греция и наконец — Африка. В Танжере Гиссинг жил уже больше четырех месяцев, но свои вещи переправил сюда из платного хранилища, только убедившись, что ему ничто не грозит. В местных кафе его прозвали Англичанином, но профессор не стал указывать на ошибку своим новым знакомым. Из предосторожности он отрастил бороду и часто — особенно в первое время — надевал солнечные очки и широкополую шляпу, что, впрочем, выглядело только естественно в здешнем жарком климате. Путем невероятных усилий ему удалось похудеть на три с половиной стоуна,
[29]
но Гиссинг был доволен — благодаря потере веса он не только сумел еще немного изменить свою внешность, но и чувствовал себя намного бодрее.
Лишь изредка профессор задумывался о том, что потерял. Ведь как ни суди, теперь он был обречен скрываться до конца жизни. Больше никогда он не сможет вернуться в Шотландию, встретиться с друзьями, посидеть с ними в теплом пабе за стаканчиком виски, глядя на моросящий за окнами дождь. Впрочем, все сомнения сразу улетучивались, стоило Гиссингу бросить взгляд на свои картины. Пусть он что-то потерял, но приобрел неизмеримо больше.
Компакт-диск, который слушал профессор, неожиданно закончился. Сегодня это был Бах в исполнении Гленна Гульда — Гиссинг работал над расширением своего культурного кругозора, начав с классики, на которую ему всегда не хватало времени. То же касалось и книг — он поклялся себе еще раз попробовать одолеть Пруста и заново перечитать Толстого. Кроме того, неплохо было бы подучить латынь и греческий. По расчетам Гиссинга, ему оставалось еще лет пятнадцать-двадцать или даже больше — вполне достаточно, чтобы успеть насладиться каждой нотой, каждым словом, каждым мазком, не говоря уже о напитках и изысканных деликатесах. Танжер во многих отношениях напоминал Эдинбург — такая же большая деревня, притворившаяся городом. За четыре месяца Гиссинг успел перезнакомиться с соседями и знал по именам большинство торговцев на местном базаре. Владелец интернет-кафе уже несколько раз приглашал его к себе на семейные ужины, местные мальчишки обожали дразнить Англичанина, который носит такие смешные галстуки (профессор и в самом деле стал надевать «бабочки», даже когда отправлялся за покупками или в кафе, чтобы выпить раскаленного местного кофе). Со временем Гиссинг утвердился в мысли, что его нынешняя жизнь не лучше и не хуже той, что он вел в Эдинбурге, просто она была другой, только и всего.
О том, что пришлось использовать Майка и Аллана, Гиссинг искренне сожалел. А вот идея привлечь к сотрудничеству Кэллоуэя с самого начала пришлась ему не по душе, хотя, оглядываясь назад, он понимал, что гангстер превосходно вписался в его планы. К сожалению, как это часто бывает, осуществить эти планы полностью профессору так и не удалось. Майку, Аллану и Кэллоуэю удалось убедить следствие, что пропавшие картины находятся не у них, и фотографии Гиссинга появились в газетах не только в Великобритании, но и в других странах, из-за чего ему пришлось почти два года вести кочевой образ жизни. Но теперь это было в прошлом, и профессор считал, что может немного расслабиться и заняться тем, что ему было интересно. Взять, к примеру, книгу с литографиями Пикассо… Она была на испанском — Гиссинг сумел разобрать только, что это какая-то народная сказка или легенда. Значит, решил он, нужно выучить и испанский, чтобы в полной мере насладиться попавшим к нему шедевром.
Любимой его картиной по-прежнему оставался натюрморт Пиплоу — реалистичный, как моментальный снимок, и в то же время исполненный какой-то надмирной романтики и поэзии. Не раз, глядя на него, Гиссинг думал, что проще умереть, чем расстаться с подобной красотой.
Другое дело — портрет кисти Уилки. Он тоже был по-своему хорош, однако Гиссинг уже решил, что расстанется с ним, если ему срочно понадобятся деньги. Саудовец прозрачно намекнул, какими еще художниками он интересуется, и Уилки оказался в их числе. Вряд ли коллекционер станет отказываться, если сделать ему еще одно заманчивое предложение.
Впрочем, все это было делом отдаленного будущего. Пока же Гиссинг ни в чем не нуждался, стало быть, и расставаться с картиной не было необходимости.
Громкий звук дверного звонка разнесся по всему дому. Открывать профессор не спешил, но, когда звонок повторился, любопытство взяло верх. С усилием поднявшись с кресла, Гиссинг босиком прошел к двери и спустился вниз. Он никого не ждал, но с другой стороны…
Ложь, подумалось ему. На самом деле он ждал. Ждал всегда, ждал каждый день, каждую минуту. С тех пор как он в последний раз заглядывал в интернет, прошло почти две недели. За это время могло случиться многое, например, кого-то могли выпустить из тюрьмы.
И этот кто-то мог отправиться по следу.
Еще до того как Гиссинг добрался до входной двери, она начала открываться.
— Есть кто-нибудь дома? — спросил незнакомый голос с акцентом, определить который профессор затруднялся.
— Чем могу быть полезен? — отозвался Гиссинг, делая шаг навстречу гостю.
