— Есть вино, есть несколько банок пива. Но это почти все. Ах да, еще осталось немного вегетарианской лазаньи.
— Ты стал вегетарианцем?
— Нет. Вчера вечером заходила Энни.
— Ага, — сказал Брайан. — У вас с ней опять закрутилось?
Бэнкс почувствовал, что краснеет:
— Не хами. И потом, ничего такого нет. Неужели двое коллег не могут спокойно поужинать вместе?
Ухмыляясь, Брайан поднял руки:
— Ладно-ладно.
— Может, мы потом поедим где-нибудь вместе? Пообедаем в пабе, если я успею приехать. Я приглашаю.
— Отлично, — согласился Брайан. — Как тебе, Эмми, ничего?
— Конечно, — ответила Эмилия. — Мне не терпится попробовать ваш знаменитый йоркширский пудинг.
— Вы никогда не ели йоркширский пудинг? — удивился Бэнкс.
Эмилия зарделась:
— Да, так уж жизнь сложилась.
— Что ж, думаю, это можно устроить, — пообещал Бэнкс. Он взглянул на часы. — Но сейчас мне пора бежать. Я позвоню.
— Блеск, — откликнулся Брайан. — Ты скажешь, в какую комнату нам заселиться? Пока тебя не будет, перетащим туда вещи.
13 сентября 1969 года, суббота
Муниципальный квартал в Сэндфорде был старше, чем в Рэйнвилле, и с возрастом не стал краше. Миссис Лофтхаус обитала в самой сердцевине квартала, в «половинке» с садиком размером не больше почтовой марки и живой изгородью из бирючины. На другой стороне улицы на соседском, давно не стриженном газоне стоял старый семейный «хиллмен-минкс» без шин, а в ближайшем доме были заколочены три окна. Вот какой это был муниципальный квартал.
Впрочем, миссис Лофтхаус сделала все, что было в ее силах, чтобы хоть как-то оживить это место, водрузив на подоконник вазу с хризантемами и повесив над камином цветную репродукцию, изображающую корнуоллскую рыбацкую деревушку. Это была маленькая хрупкая женщина лет сорока с небольшим, крашеная шатенка с химической завивкой. На ее лице, в морщинках под глазами и вокруг рта, читалась непреходящая скорбь. Она только что потеряла мужа, а теперь вот явился полицейский, чтобы взвалить на нее еще и сообщение о смерти дочери.
— У вас славный дом, — заметил Чедвик, садясь в цветастое кресло с кружевными салфеточками.
— Спасибо, — ответила миссис Лофтхаус. — Дом без особых удобств, но я делаю что могу. И среди соседей попадаются неплохие люди. Все равно теперь, когда Джима нет, мне столько места не нужно. Я записалась на бунгало, рядом с Шербурн-ин-Элметом.
— Думаю, там будет потише.
— Вы насчет Линды, да?
— Вы знаете?
Миссис Лофтхаус закусила губу.
— Видела рисунок в газете. И с тех пор я… я все не верила, убеждала себя, что это не она, что это ошибка, но это ведь правда она, да? — У нее был заметный йоркширский акцент, но не такой явный, как у Кэрол Уилкинсон.
— Мы так считаем. — Чедвик вытащил из портфеля фотографию. — Боюсь, вам это будет не очень приятно, — проговорил он. — Но это важно.
Он показал ей снимок:
— Это Линда?
Глотнув воздуха, миссис Лофтхаус ответила:
— Да.
— Вам придется приехать на официальное опознание.
— В… морг?
— Боюсь, что да. Но мы постараемся вам это облегчить. Пожалуйста, не беспокойтесь.
— А когда я смогу… ну, вы же понимаете… похороны?
— Скоро, — заверил ее Чедвик. — Как только коронер разрешит забрать тело для погребения. Я вам сообщу. Мне очень жаль, миссис Лофтхаус, но я вынужден задать вам несколько вопросов. Чем скорее, тем лучше.
— Конечно. Ничего, я приду в себя. И зовите меня Маргарет, прошу вас. Может быть, сделать чаю? Как вам?
— Чашечка не повредит, — улыбнулся Чедвик.
— Тогда я сейчас.
Маргарет Лофтхаус скрылась в кухне, наверняка для того, чтобы погоревать без посторонних глаз, кипятя воду и наполняя заварочный чайник, — утешительный ритуал, освященный временем. На каминной полке тикали часы, рядом стояла обрамленная фотография. Без двадцати пяти час. Брум с приятелем сейчас на полпути к Шеффилду, а то уже и там. Чедвик встал, чтобы поближе посмотреть на снимок. На нем была запечатлена Маргарет Лофтхаус, помоложе, чем сейчас, а мужчина рядом с ней, обвивавший рукой ее талию, был, без сомнения, ее муж. Еще на фото, сделанном где-то на воздухе, в сельской местности, была девочка с короткими светлыми волосами, глядящая прямо в объектив.
Маргарет Лофтхаус вернулась с подносом и застала его за рассматриванием фотографии.
— Это снимали на ферме Гарстенг, возле Хоуза, в Уэнслидейле, — объяснила она. — Несколько лет назад мы часто ездили туда летом в отпуск, когда Линда была маленькая. Это была ферма моего дяди. Теперь он умер и ее купили какие-то чужие люди, но у меня сохранились о ней чудесные воспоминания. Линда была такой замечательный ребенок.
Чедвик видел, как ее глаза наполняются слезами. Она промокнула их бумажной салфеткой.
— Простите. Меня просто душат слезы, когда я вспоминаю, как все было, когда мы были счастливой семьей.
— Я понимаю, — отозвался Чедвик. — Что произошло?
Похоже, Маргарет Лофтхаус не удивилась вопросу.
— То, что обычно и происходит в наши дни, — сказала она, шмыгнув носом. — Она выросла и превратилась в подростка. Сейчас они в шестнадцать лет ожидают, что получат весь мир, правда? Ну вот, а она заполучила младенца.
— Как она поступила с ребенком?
— Отдала его на усыновление — это был мальчик, — что ей еще оставалось делать? Заботиться о нем она не могла, а мы с Джимом были уже немолоды, чтобы начинать нянчить еще одно дитя. Я уверена, что ребенок попал в хорошую семью.
— Я тоже уверен, — согласился Чедвик, — но я пришел сюда поговорить с вами не об этом ребенке, а о Линде.
— Да, конечно. С молоком и с сахаром?
— Пожалуйста.
Она разлила чай из фарфорового чайника по хрупким с виду чашкам с золочеными ободками и ручками.
— Чайный сервиз моей бабушки, «Роял Далтон», — объяснила она. — Единственная моя ценность. Теперь уже никого не осталось, кому я смогла бы его передать по наследству. Линда была единственным ребенком.
— Когда она ушла из дома?
— Вскоре после того, как родила. Зимой шестьдесят седьмого.
— Куда она отправилась?
— В Лондон. Во всяком случае, так она мне сказала.
— Куда именно в Лондон?
— Не знаю. Она не говорила.
— У вас не было ее адреса?
— Нет.
— У нее были там какие-то знакомые?
— Наверняка были, а вы как думаете? Но я с ними никогда не встречалась и ничего про них не слышала.
