— Я понимаю, что тут есть свои проблемы, — согласился он, — но убийством жителей коттеджей ее не решить.
— По-вашему, так и вышло?
— Я не знаю, как вышло, — заметил Бэнкс.
Келли вернулась с чаем и, подав его отцу, снова прислонилась к дверному косяку, грызя ноготь.
— Никто в наших краях не стал бы убивать этого парня, вы уж мне поверьте, — заявил Сомс.
— Откуда вы знаете?
— Потому что у нас тут, почитай, все с вами согласятся насчет пришлых. КК гребет денежки на всяких отпускниках, да и почти все наши — тоже. Ну да, мы любим иногда, это, отвести душу, побраниться, такой уж народ у нас в Долинах. У нас есть, это, своя гордость. Но никто не станет убивать мужика, который просто занимается своими делами и от которого, это, никому никакого вреда.
— Такое у вас сложилось впечатление о Нике Барбере?
— Я ж говорю, я его и не видал толком, а когда видал, мне казалось, что он безобидный. Не трепач, не надутый, как многие такие. А мы ведь и надутых не убивали.
— Когда в пятницу вы вернулись домой, чтобы проверить конфорку, вы не заметили чего-то необычного?
— Нет, — ответил Сомс. — По дороге мне попалась пара машин — это ж было как раз перед тем, как вырубили свет, — парочка, не больше. Погодка-то была та еще, и почти все, ежели был выбор, оставались, это, дома.
— Вы тогда не заметили никого возле коттеджа, где остановился Ник Барбер?
— Нет, но я, это, живу по другой дороге, так что я бы все равно не увидал.
— А вы, Келли? — обратился к ней Бэнкс.
— Я все время была в пабе, работала, — ответила Келли. — Ни разу не выходила. Можете спросить у КК.
— А какого мнения вы о Нике Барбере?
Конечно, он ступил на опасную почву, и Келли, похоже, еще больше разволновалась. Она не могла заставить себя посмотреть ему в глаза. Впрочем, Бэнкс за нее не беспокоился. Неизвестно, как пойдет их беседа, но вообще-то Бэнкс хотел, не выдавая секрета девушки, понаблюдать за Келвином: не проскользнет ли хотя бы намек на то, что тот знал о происходящем между его созревшей дочерью и Ником Барбером?
— Трудно так сразу-то сказать, — ответила Келли. — С виду он был приятный, вот и папа говорит. Он никогда особенно не болтал, вот и все. — Она изучала свои ногти.
— И никто из вас не знал, зачем он приехал?
— Видать, в отпуск, — предположил Келвин. — Только вот не пойму, зачем кому-то тащиться сюда в эдакую пору.
— Вас бы удивило, если бы вы узнали, что он — что-то вроде писателя?
— Сдается мне, я об этом никогда и не думал, — ответил Келвин.
— Мне кажется, он просто искал уединенное место для работы, — сказал Бэнкс, — но могли быть и другие причины, по которым он поехал сюда, а не куда-нибудь в Корнуолл или Норфолк. — Бэнкс заметил, что Келли напряглась сильнее. — Не знаю, что он писал, художественные вещи или исторические, но вполне вероятно, что он проводил какие-то изыскания и с этими местами мог быть сейчас или в прошлом связан какой-то человек, кто-то, кого он хотел увидеть, кого он искал. Есть у вас предположения, кто бы это мог быть?
Келвин покачал головой, и Келли последовала его примеру. Бэнкс изучающе смотрел на них. Он считал, что умеет судить о людях, и с удовлетворением отметил: судя по жестам и общей реакции, Келвин Сомс не знал, что его дочь спала с Ником Барбером, а значит, у него не было убедительного мотива для убийства. Во всяком случае, у него имелось не больше мотивов, чем у остальных. А вот был ли мотив у Келли, Бэнкс пока не решил. Да, во время убийства она работала в баре, но призналась, что днем виделась с Барбером, и, если врач ошибся насчет момента смерти, тогда, возможно, он был уже мертв, когда она от него ушла. Но зачем бы ей дубасить его кочергой? По словам Энни, они были знакомы всего несколько дней и оба получали удовольствие, не строя никаких планов на будущее.
Необходимо сохранять непредвзятость и возможность делать любые, даже самые невероятные допущения, подумал Бэнкс; впрочем, пока он мысленно перенесся в Лондон, размышляя о том, что они могут выяснить при осмотре квартиры Ника.
15 сентября 1969 года, понедельник
Просматривая в понедельник утром кипу фотографий с Бримлейского фестиваля, Чедвик испытал разочарование: все они, кроме нескольких явно постановочных кадров, были сделаны при свете дня. Этого следовало ожидать. Вспышка не помогает при больших расстояниях, а значит, она бесполезна, когда ночью снимаешь толпу зрителей или выступающие группы.
Тем не менее одному из фотографов все же удалось проникнуть за сцену, несколько кадров были сняты именно там, и они были вполне живые и непринужденные. На трех из них обнаружилась Линда Лофтхаус — в ниспадающем свободными складками белом платье с изящной вышивкой. На одном фото она стояла, дружески болтая с кучкой длинноволосых парней, на другом была с двумя мужчинами, которых он не знал, а на третьей сидела одна, глядя куда-то вдаль. Это был очень стильный снимок, Линда была снята в профиль — очевидно, объективом-телевиком. Она выглядела хрупкой и прекрасной, и на щеке у нее не было нарисовано никакого цветка.
— К вам пришли, ждут внизу, — доложила Кэрен, заглядывая в дверь и разрушая очарование минуты.
— Кто? — спросил Чедвик.
— Молодая пара. Сказали, что хотят видеть «главного по убийству на Бримлейском фестивале».
— Вот как? Тогда отправь их сюда.
Ожидая посетителей, Чедвик выглянул в окно, потягивая тепловатый кофе. Его окна выходили во двор и были расположены достаточно высоко, чтобы он мог, минуя взглядом Вестгейт, любоваться громадным куполом ратуши, потемневшей за этот промышленный век, как и другие строения. Непрерывный поток машин тек на запад, к внутренней кольцевой дороге.
Наконец в дверь постучали, и Кэрен ввела юную пару. Вид у них был немного оробевший, как у большинства людей, проникающих в святая святых управления полиции. Чедвик представился и попросил их присесть. Обоим было немногим за двадцать — молодому человеку в темном костюме, с аккуратной короткой стрижкой и девушке в белой блузке и черной мини-юбке; ее темные волосы были зачесаны назад и собраны в хвост, стянутый красной лентой. Рабочая одежда. Они назвались: Иэн Тилбрук и Джун Беттс.
— Вы сказали, что пришли по поводу убийства в Бримли, — начал Чедвик.
Глаза Иэна старательно избегали взгляда Чедвика, а Джун играла с сумочкой, лежащей у нее на коленях. Однако именно она заговорила первой.
— Да, — произнесла она, покосившись на Тилбрука. — Я понимаю, мы должны были обратиться к вам раньше. Мы там были.
— На фестивале?
— Да.
— Как и тысячи других людей. Вы что-то видели?
— Не то чтобы, — ответила Джун. Она бросила еще один взгляд на Тилбрука, внимательно изучавшего пейзаж за окном, набрала побольше воздуха и заговорила снова: — Кто-то украл наш спальный мешок.
