Взрыва ярости, которого он ожидал, не последовало. Занавески были задернуты, свет выключен, и в комнате было сумрачно. Полумгла скрывала раскиданные на полу и кровати одежду и журналы. Чедвик не сразу увидел Ивонну: она лежала в постели, с головой укрывшись стеганым пуховым одеялом. Когда его глаза привыкли к полумраку, он разглядел, что девочка вся дрожит. Забеспокоившись, он присел на край постели и тихо позвал:
— Ивонна… Ивонна, детка. Что случилось? Что с тобой?
Она молчала, и он терпеливо ждал, вспоминая, как в детстве дочь прибегала к нему рассказать о своих кошмарах.
— Ничего, ничего, — произнес он, — можешь мне сказать. Я не буду на тебя сердиться. Обещаю.
Из-под одеяла высунулась рука и стала нашаривать его ладонь. Он задержал ее руку в своей. Ивонна, все так же молча, медленно убрала одеяло с лица, и он даже в этом скудном освещении увидел, что она плакала. И она по-прежнему вся тряслась.
— Что такое, милая? — встревожился он. — Что произошло?
— Папа, это был такой ужас! — пожаловалась она. — Он был ужасный.
Чедвик почувствовал, как мышцы у него на шее каменеют.
— Что? Тебя кто-то обидел? — с беспокойством спросил он.
— Он все разрушил.
— О чем ты? Лучше расскажи-ка мне с самого начала, Ивонна. Я хочу понять, честное слово, хочу.
Ивонна глядела на него, словно пытаясь найти решение. Наверное, не стоило спрашивать слишком прямо, в лоб, но он действительно хотел знать, что ее тревожит, и на этот раз вовсе не для того, чтобы наказать. В последнее время им было нелегко друг с другом, но он ведь действительно любил свою дочь. В голове у него теснились картины, одна страшнее другой. Может быть, она узнала, что беременна? Как Линда Лофтхаус, когда ей было столько же, сколько Ивонне. Может быть, на нее кто-то напал?
— Что случилось? — спросил он. — Тебе кто-то сделал больно?
Ивонна покачала головой:
— Не так, как ты думаешь. — Она метнулась в его объятия, и он почувствовал у себя на щеке ее слезы и услышал, как она бормочет ему в плечо: — Такая жуть, папа, он такие жуткие вещи говорил! Я правда подумала, что он со мной сейчас сделает что-нибудь ужасное. Я знаю, у него есть нож. Если бы я не убежала…
Она затряслась в рыданиях. Чедвик постарался осмыслить ее слова, пытаясь удержать в узде отцовский гнев, и мягко освободился от ее рук. Ивонна опустилась на подушки и потерла глаза кулаками. Она вела себя как маленькая девочка. Чедвик достал из ящика туалетного столика коробочку с бумажными носовыми платками и протянул ей.
— Давай с самого начала, — попросил он. — И не спеша.
— Я была на фестивале в Бримли, пап. Я хочу это сразу сказать, перед тем как начну рассказывать. Прости, что наврала.
— Я это знал.
— Но, пап… Как?
— Назови это отцовским инстинктом. — Или полицейским инстинктом, подумал он. — Продолжай.
— Я там зависала со своими… Они бы тебе не понравились. Вот почему… вот почему я тебе не говорила. Но эти люди, они меня любят, пап. Нам нравится одна и та же музыка, у нас одни и те же идеи, всякие мысли насчет общества и прочего. Они особенные. С ними не скучно, не то что с ребятами из нашей школы. Они читают стихи, пишут и играют музыку.
— Студенты?
— Некоторые — да.
— Значит, они старше тебя?
— При чем тут возраст?
— Неважно. Давай дальше.
Ивонна, казалось, испытывала неуверенность, стоит, ли ей продолжать, и Чедвик понял, что ему надо свести свои вопросы и комментарии к абсолютному минимуму, если он надеется добиться от дочери правды.
— Все было отлично, просто отлично. А потом… — Она снова начала дрожать, но взяла себя в руки и продолжала: — Там есть один человек, его зовут Мак-Гэррити. Он старше, чем другие, и ведет себя очень странно. Он меня всегда пугает.
— Как?
— У него такая жуткая кривая ухмылка, когда ее видишь, чувствуешь себя чем-то вроде насекомого, и он вечно цитирует то Элиота, то Библию, то еще что-нибудь. А иногда просто шагает туда-сюда, постукивая ножом по ладони.
— Что за нож?
— Пружинный нож, черепаховая ручка.
— По какой ладони он им стучит: по правой или левой?
Ивонна нахмурилась, и Чедвик опять сказал себе, что ему лучше проявлять осторожность. Ничего, это подождет.
— Прости, — сказал он. — Неважно. Продолжай.
— Они говорят… Стив говорит, что Мак-Гэррити чудноватый, потому что его лечили электрошоком. Говорят, когда-то он был великий блюзмен, играл на губной гармонике, но после лечения он больше не может играть…
— Это он тебя обидел?
— Да. Я сегодня днем пошла туда увидеться со Стивом, это мой парень, но его не было, был только Мак-Гэррити. Я хотела уйти, но он настоял, чтобы я осталась.
— Он тебя заставил силой?
— Ну не то чтобы силой, но мне было неуютно. Я надеялась, что скоро вернутся Стив и остальные…
— Он был под кайфом?
Ивонна отвела глаза и кивнула.
— Ясно. Давай дальше.
— Он говорил такие жуткие вещи.
— О чем?
— О той девушке, которую убили. И о тех убитых в Лос-Анджелесе. И обо мне.
— Что он сказал о тебе?
Ивонна опустила взгляд:
— Грубости. Я не хочу повторять.
— Ладно. Не волнуйся. Он тебя трогал?
— Он схватил меня за локоть и трогал лицо, все не так, как ты подумал. Но это меня испугало. Я ужасно боялась, что он еще что-нибудь сделает.
Чедвик почувствовал, как невольно стискивает зубы.
— И что было потом? — нахмурился он.
— Я подождала, пока он повернется ко мне спиной, и убежала.
— Умница. Он тебя преследовал?
— Кажется, нет. Я не оборачивалась.
— Ясно. Ты молодец, Ивонна. Теперь ты в безопасности.
— Но, пап… а если он…
— Если он — что? Он был в Бримли?
— Да.
— С вами?
— Нет, он просто бродил по полю.
— Ты не видела, чтобы он уходил в лес?
— Нет. Но было темно. Я бы и не увидела.
— Куда ты сегодня ходила?
— Это рядом, на Спрингфилд-маунт. Слушай, пап, они нормальные ребята, правда. И Стив, и все остальные. Только Мак-Гэррити не такой. Что-то с ним не в порядке, я уверена.
— Он был знаком с Линдой Лофтхаус?
— С Линдой? Я не… хотя да, да, был знаком.
Чедвик навострил уши, слыша, как по-свойски Ивонна произносит это имя.
