Скандал получился очень неприятный. Редигер покрылся пятнами, чуть не кинулся с кулаками на Плавского, потом дал честное слово дворянина, что никаких денег не крал, начал оправдываться. Вид у него был жалкий. Офицеры были смущены — неслыханная вещь, пятно на весь корабль! Скажешь кому, что ты с «Мономаха», и услышишь в ответ — «А! С того, где офицеры друг у друга деньги воруют?». Разговоры и объяснения поэтому велись только шепотом, чтобы не слышали нижние чины.
В конце концов, старший офицер взял двух лейтенантов (в том числе и Благово), а также Плавского и Редигера, и они пошли толпой обыскивать каюту последнего. Портмоне с монограммой «МП» нашли очень быстро — под периной в ногах. На Редигера невозможно стало смотреть: он что-то лепетал, даже заплакал от унижения, обещал застрелиться, но упрямо утверждал, что денег этих не крал.
Что-то во всей этой истории не понравилось Благово. Он тоже недолюбливал Редигера, но считал его лично честным человеком. Не может такого быть! Но если лифляндец портмоне не брал, значит, ему его подбросили. Неужели? Неужели для того чтобы сплавить неприятного ему сослуживца, второй, русский офицер, пошел на такую чудовищную ложь, провокацию, такое попрание чести своего товарища — моряка? Этого тоже, казалось, не могло быть.
И Благово решился. Он отлучился из каюты, разыскал корабельного слесаря, и тот на вопрос, делал ли он недавно какие-нибудь ключи для лейтенанта Плавского, простодушно ответил, что сделал ключ две недели назад. И у него, кажется, остался восковой слепок, который он хотел перетопить на свечку, да все недосуг.
Со слепком в руках Благово пришел в кают-компанию и так же запер за собой дверь изнутри. Все свободные офицеры пароходофрегата стояли вокруг жалкого, потерянного Редигера, который несмотря ни на что упрямо твердил: «Я застрелюсь, но я не вор! Я сейчас уйду и застрелюсь, но я не вор! Потом, когда-нибудь, господа, уже после меня, вор будет найден; помяните тогда мое доброе имя, потому что я не вор!». Но большинство офицеров ему уже не верило, и злые обвиняющие голоса перекрывали немногие сомневающиеся.
Благово пробился сквозь эту толпу, подошел к мичману и сказал:
— Редигер, дайте-ка мне ключ от вашей каюты.
И тот, затравленный, машинально вынул из кармана сюртука ключ и протянул ему. Павел Афанасьевич вложил ключ в восковой слепок, и тот точно совпал всеми бороздками.
В общем гвалте манипуляции с ключом заметил только Плавский и сразу же все понял. Он стал пятиться, побледнел, лицо его стало невыразимо отчаянным. По этому искаженному лицу лейтенант Благово и ударил лейтенанта Плавского.
Гвалт мгновенно стих. О том, что было после, Благово никогда не любил вспоминать. Но по окончании этого ужасного дела Плавский перевелся, как ни в чем не бывало, в тюремное ведомство и уехал служить на Акатуй. Оскорбленный Редигер тоже ушел со службы и живет сейчас в своем имении под Ковно, ненавидя всех русских, кроме одного. Каждый год Благово получает от него в Рождество и именины по короткому письму с неизменной благодарностью в конце «за спасенную честь». Ну, а самого лейтенанта Благово через месяц вызвал к себе командир броненосной дивизии и сказал, нехорошо улыбаясь, что с таким прозорливым умом ему надо служить не во флоте, а в полиции. И что он готов дать рекомендацию.
Павел Афанасьевич и без адмирала чувствовал, что после случившейся истории ему трудно будет служить на «Мономахе», да и вообще на флоте. Кому нравится видеть каждый день человека, вскрывшего на всеобщее обозрение такую помойку. Тень от гнусного, мерзкого скандала неизбежно падала и на него…
Так он оказался у себя в Чиргушах. Долгих семь лет честно пытался заниматься имением, внедрял трехпольную систему, ездил на дворянские выборы и даже баллотировался в мировые судьи, правда, неудачно. Помещик из него получился плохой. А десять лет назад он, неожиданно даже сам для себя, поступил сыскным надзирателем в Рождественскую часть. Старый адмирал оказался прав! Благово быстро рос, все у него получалось, пока он не уперся снизу в губернаторского зятька-дармоеда, который и перебил ему карьеру. И вот теперь появился граф Игнатьев и одной телеграммой все переменил…
Павел Афанасьевич оставил коляску у подъезда и устало поднялся к себе в холостяцкую квартиру. Стар он уже стал всю ночь по пожарам лазить! Отпер дверь своим ключом, окликнул Матрену-кухарку, та не отозвалась, и он сам прошел в бельевую кладовую. Взял чистую рубашку и шагнул в гостиную.
Там за столом сидел незнакомый старик с маленькими, умными и злыми глазами, бритый, как немец, и очень какой-то неприятный.
— Кто таков? — резко спросил Благово и тут же получил сзади сильный толчок, влетел в гостиную и чуть не упал на диван. Из-за спины вышел и стал около старика крепкий мужчина с невыразительным лицом, невыразительно одетый, но с той неуловимо уверенной осанкой, которая бывает только у сильных и весьма опытных людей. «Игнат!» — понял Благово и сел на диван, потому что ноги его противно задрожали.
— Здравствуйте, господин Благово, — с усмешкой, лучась спокойствием, сказал старик.
— Здравствуйте, господин Свистунов, — стараясь говорить так же спокойно, ответил Павел Афанасьевич.
Хлыст довольно хохотнул («умный, сыскарь!»), пододвинул к Благово лежащую на столе большую картонную коробку.
— Вот, зашел вас поздравить с новым чином и должностью. Орденок опять же получили…
«Откуда он все знает? Ну, тряхну я телеграфистов… если живой выберусь».
— Здесь тридцать пять тысяч рублей, — продолжал Свистунов, кивая на коробку. — Подарок от нас новому начальнику. Берите, не стесняйтесь. Ваш предшественник не стеснялся.
— А… так вот почему…
— Совершенно точно, именно поэтому. Тогда был «несчастный случай», и сейчас пусть будет «несчастный случай». Чего вам еще надо? Осип Лякин кончился, все убийства раскрыты. Глядишь, еще один орденок получите, за Душегуба.
— А рукопись?
— Что рукопись? Кто ее видел? Сгорела, небось, в кузнецовском трактире. Все отлично, все концы сходятся, дело надо закрывать. Берите деньги, ну! Или у вас тариф другой, выше, чем у Лукашевича?
— А ежели я тыщи ваши не возьму и делу об удушении купца Косарева ход дам?
— Если деньги не возьмете, то и ход делу уж точно не дадите. Будет третий «несчастный случай», и опять все концы сойдутся. Вы, правда, об том уже не узнаете…
— Ну, а если я деньги возьму, а дело не закрою?
— Так мы с вас слово возьмем, дворянское. По наведенным об вас справкам, для вас даденное слово нарушить — дело невозможное. Так что нам вашего слова хватит.
— Выходит, другого пути нет, как брать?
— Или брать, или умирать, господин Благово. Третьего не дано.
«Что же делать? — лихорадочно думал Павел Афанасьевич. — Слово им давать нельзя. Я же бывший морской офицер! Я же начальник сыскной полиции! Я же, как никак, столбовой дворянин, с шестнадцатого века родословную могу проследить! А тут какой-то сектантский упырь с манией величия… Буду драться! Пусть лучше убьют, но рук своих не замараю».
