– Блоха-вовсе не миф. Я видел его однажды... а второй раз что-то не хочется.
– Как он выглядит?
– Если ты его увидишь – не приведи Господь, конечно – то враз узнаешь. Взгляд у него особенный. Непереносимый. А колония «вачеро», как называют наших беглых американцы, действительно существует. Она нанимала меня в качестве стрелка для… одного дела, когда я ковбойствовал в Америке. В то время Сахалинская каторга только начиналась, и в основном люди шли из Нерчинских рудников. Самые-то умные всегда бежали с каторги не на запад, а на восток. Нанимались в китобои, или в Японии садились на корабли и переправлялись в Северо-Американские Штаты. Сейчас сахалинские беглые уже перевешивают сибирских. Всего в колонии более трехсот человек; это целый город, хоть и небольшой, живут в нем только русские. Я переписываюсь с их старостой, «мером» по-ихнему. Он мне и написал, что приезжал к ним Гришка Отребьев, пожил немного, побезобразничал – достойная ведь пара своему братцу – и уехал. Говорили, что он получил вызов от Блохи. А еще он, перед отъездом, похвалялся в трактире: хочу, мол, там, в России, за Оську поквитаться.
– Ну вот, – огорчился Алексей, – эти Лякины прямо как гидра какая-то. Одного убьешь – другой появляется. А третьего-то у них, случайно, нет?
– Был, да свои же в драке зарезали. Гришка последний.
– Ну, тогда еще куда ни шло. Пришибу его – и делу конец.
– Если встретишься с ним лицом к лицу, то, конечно, пришибешь, – согласился Буффало. – А если он из-за угла выстрелит? Думаешь, Гришка с тобой в честном бою мечтает сойтись? Так что, прими вот от меня подарок – может пригодиться.
И он протянул Алексею необычный револьвер – небольшой, с очень коротким и очень толстым стволом и рукояткой в форме клюва попугая.
– Что это такое? – удивился Лыков. Пригляделся и ахнул: – Ни хрена себе калибр!
– Тридцать три десятых вершка, или, по английскому счислению, калибр 57,7
[14]
. Самый большой в мире среди стрелкового оружия! Это настоящий британский «веблей» образца 1866 года, усовершенствованная модель. Его еще называют «бульдог» или, по фамилии изобретателя патронов к нему, «боксер».
– Про «бульдог» я слышал. Но никогда не видел… Спасибо! Очень удобно в кармане носить – ствол короткий.
– Он для этого и сделан. Револьвер-невидимка, все бандиты Европы стараются себе его раздобыть. Но там в основном плохие бельгийские подделки, а этот настоящий, от самого папаши Веблея. Мощность – как у пушки! В цель на расстоянии из него стрелять нельзя, да тебе и не надо; зато, если попал, кишки вышибает вместе с позвоночником. Бери, пригодится. Ну и, вообще – пишите письма, как говорится, ежели понадоблюсь.
– Свой отдаешь? Как-то неудобно получается…
– Не боись! – Буффало похлопал себя по левому боку. Там, как помнил Лыков, он всегда носил в им самим придуманной подмышечной кобуре «ремингтон» 44-го калибра. – Это все для вас, раздолбаев. Я люблю длинноствольные модели, чтобы таких, как вы, с «бульдогами», на расстоянии отстреливать. Ну, бывай! У меня еще встреча с сибиряками насчет поставок одежи в Забайкалье. Я ведь теперь фабрикант.
Ярмарка, как ураган, замотала и закружила Алексея. Он приезжал домой не раньше десяти вечера, а частенько и ночевал в Главном доме. Конные прогулки, чтобы не застоялся жеребец, он теперь предпринимал в четыре часа утра, поэтому с Ольгой уже не встречался. Снова пошел «вал»: участились ночные грабежи и разбои, каждую неделю происходили убийства. Деловые опять хозяйничали на Самокатах, только уже делились с полицией. Лыков в июле и августе попал в две перестрелки, но наука тенгинского учителя помогла – уберегся… Однажды ночью они с Форосковым гнались в полицейском экипаже за пролеткой налетчика Губина с ярмарки до самой Монастырской площади; тот пытался уйти за город. Лошади мчались на бешеной скорости, не меньше тридцати верст в час, и на выезде обе пары стали, обессиленные. Бандиты неожиданно открыли стрельбу одновременно из четырех стволов. Городовой на козлах и Форосков сразу же получили ранения, а Лыков, услышав щелчок от взводимого курка, успел скатиться за коляску. Из укрытия свалил Губина и еще одного делового, а двух оставшихся перевернул вместе с пролеткой, пока они перезаряжались…
Во всей этой круговерти было не до личных дел. На благотворительный вечер, устроенный Ольгой Климовой, он, правда, попал. Послушал песен, выпил в буфете неимоверно дорогого шампанского (в пользу увечных воинов), поболтал с барышнями. Ольга была очень эффектна в барежевом платье цвета «масака»
[15]
, с прозрачными тарлатановыми рукавами и с живой чайной розой в черных волосах. Какой-то шустрый поручик из Гороховецких летних лагерей стал вдруг оказывать ей знаки внимания, причем делался уже навязчивым. Барышня была еще неопытна и не умела избавиться от армейского натиска. Тогда Алексей ловко перевел разговор общества на тему атлетизма, завязал на спор каминную кочергу аж двумя узлами и красноречиво посмотрел на поручика. Тот все понял и, прикрываясь арьергардами, тактически грамотно отступил. После этого Лыкову не оставалось ничего другого, как вести Ольгу до знакомого уже ему дома на Большой Печерской.
Перед домом он пытался проститься, но Ольга неожиданно пригласила его зайти. Лыкову было любопытно увидеть, как живет интересующая его барышня, и он согласился. Больше часа они просидели за чаем вместе с братом Дмитрием и Ольгиной маминькой. Отца у них тоже уже не было – умер год назад. Хозяйка Алексею понравилась, тем, наверное, что очень походила на его матушку; Дима же глаз не сводил с настоящего сыщика. Лыков не удержался и рассказал, что было можно, из некоторых своих дел – о б Осе Душегубе, Тунгусе, Зембовичах. Эффект получился неожиданный: утром следующего дня маминька строго-настрого запретила дочери встречаться с Лыковым. Перекрестилась истово на божницу и сказала:
– Прости, Господи, за такие слова… разве ты не видишь, дура, что его не сегодня-завтра убьют?! С эдакой-то службой! А сколько он за нее жалования получает? Курам на смех. Нет уж, дочка. Я тоже была молода и тоже грезила о Ване Гулевиче – красивый был корнет у нас в городе… Родители мне не позволили и правильно сделали: убили Ванечку в Восточную войну. А я вышла за твоего папиньку. Хороший был человек, и деньги зарабатывать умел. Вот и ты думай о такой же партии, а об этом сорвиголове я тебе думать за-пре-ща-ю! Раз и навсегда!
Ольга рыдала, да и как не порыдать барышне в девятнадцать лет! Спорила горячо с маминькой, изливала горе подругам. Те молча завидовали: вот она, настоящая драма! Он герой, она его любит, а родители, как всегда, против! Прямо как в романе герцогини Лориан «Роковые страсти». А у них – неизбежные толстые купцы в женихах, и скука, скука…
Противостояние матери с дочерью, по счастью, закончилось само собой, потому как Лыков с тех пор больше не появлялся, захлестнутый ярмарочным омутом. В первых числах августа, вечером в гостиной, Дима прочитал вслух заметку, написанную золотым пером нижегородской прессы, самим Романом Громобоевым, под названием «Схватка на Монастырской площади». Репортаж был захватывающим: «Помощник начальника сыскной полиции Л., известный своей фантастической силой… оставшись один из полицейских не раненным, перебил половину банды… перевернул тяжелый экипаж с четырьмя бандитами, как картонную бонбоньерку… нес на плечах двух своих раненых товарищей сто саженей, гоня перед собой обоих уцелевших скованных бандитов…». Ольга у себя в комнате снова облилась слезами, горячо помолилась за избавление Алексея и в третий раз записала в дневнике свои мысли о самоубийстве… Лето 1880 года покатилось дальше.
