– Смешной вопрос. Конечно нравишься. И тогда нравилась.
Ужасно нравилась. У тебя были умные глаза. У многих женщин глаза бывают пустые.
– Курица не птица, Болгария не заграница, а женщина не
человек, – вспомнила она.
– Сейчас выяснилось, что курица самая настоящая птица и у
нее даже нашли птичий грипп, – напомнил Дронго, – Болгария уже не
просто заграница, она полноправый член Евросоюза. И наконец насчет женщин.
Сегодня в мире такое количество президентов и кандидатов в президенты женщин,
что уже пора спасать мужчин. А пустые глаза встречаются у мужчин сегодня чаще,
чем у женщин.
– Ты ловко ушел от ответа.
– Ничего не ушел. Ты мне ужасно нравишься. И сейчас тоже.
Твои очки придают тебе какой-то особый шарм. Ты хорошо выглядишь, сохранила
хорошую фигуру, красиво одета. Ты хочешь, чтобы я говорил тебе комплименты?
Она поправила волосы.
– Ты знаешь, как интересно сложилось, – неожиданно
произнесла она, – я два раза с ним встречалась и он оба раза предложил мне
у него остаться. Оба раза. А ты делаешь все, чтобы поскорее меня выпроводить.
Может, ему я нравилась больше, чем тебе? Или действительно другой опыт
восприятия?
– Хочешь, чтобы я честно ответил? – спросил
Дронго. – Я могу тебе ответить. У меня нет никаких комплексов. Во всяком
случае я так полагаю. Я и тогда считал, что жизнь бесценный дар, который дарят
нам бог, родители или природа. И жить нужно так, чтобы не доставлять
неприятностей другим людям. Я за всю свою жизнь ни разу никого не насиловал. Я
не имею в виду физическое насилие, ты меня понимаешь. Я старался не навязывать
свою волю другим людям, старался понимать их проблемы, чувствовать их
состояние. Ты мне тогда очень понравилась. Но за два дня до того, как я тебя
увидел, у меня была другая женщина, тоже случайная и очень красивая. А потом я
увидел тебя. И все три наши встречи я запомнил. Особенно последнюю, когда мы
говорили до утра. Я не мог ничего от тебя требовать. Ты была замужем и я не
хотел склонять тебе к разводу. Поэтому не спрашивал про твои планы и ничего не
говорил о своих. Я считал, что не имею права вмешиваться в твою жизнь.
Наверное, я был молодым эгоистом, какими мы все бываем в
молодые годы. Но сегодня, изменившись, я остался верен тем принципам, которые
исповедовал в молодости. Ты нашла меня, чтобы помочь человеку, которого ты
любила. Я помню, что ты мне про него говорила. Возможно, ты всю свою жизнь
любила только его одного. Говорят, что женщина всегда помнит своего первого
мужчину. И ты позвонила, чтобы я ему помог. А теперь, через столько лет, мы с
тобой снова увиделись. Ты стала гораздо лучше. И я могу только мечтать, чтобы
встретиться с такой женщиной, как ты. Но опять эта дурацкая дилемма. Ведь я
ничего не знаю о твоей личной жизни. Твой водитель-племянник меня вдохновил,
конечно. Если он остается в твоей квартире, значит там по крайней мере нет
другого мужчины. Но навязываться, даже спустя столько лет, я не могу и не хочу.
– Ты женат? – спросила Ирина.
– Не в этом дело. Дело в наших отношениях. В отличие от
Давида я никогда не считал тебя своей собственностью. И всю жизнь с
благодарностью вспоминал нашу встречу в Румынии. Я могу рассказать и
продолжение этой истории. Потом я уехал в Болгарию. Ты была права, там были
самые красивые молодые женщины. С одной из них я встречался. А потом они уехали
и я остался один. Вот такая история. Я не был таким невероятным мачо, каким
сейчас можно меня представить. Я был обычным молодым чловеком, которому нравились
красивые женщины и который не отказывал себе в удовольствии. Если бы нам было
сейчас по двадцать пять, возможно, я снова предложил бы тебе выпить на
брудершафт и попросил бы тебя остаться. Но нам не двадцать пять, Ирина, а
гораздо больше. И я не имею права вести себя таким образом, вторгаясь в твою
личную жизнь. Прошло слишком много лет, и я научился вести себя как джентльмен.
Во всяком случае пытаюсь.
– Интересно, – медленно произнесла она, – а если я
попрошу тебя найти мне тот самый рижский бальзам и снова выпить со мной на
брудершафт? Как ты себя тогда поведешь? Откажешься? Или найдешь бальзам?
Она смотрела ему в глаза. Он улыбнулся. Молча поднялся и
вышел на кухню. Через минуту вернулся. В руках у него была бутылка рижского
бальзама и две рюмки. Он разлил бальзам в рюмки, взглянул на женщину. Она взяла
одну рюмку. Он взял вторую.
– На брудершафт, – предложила Ирина.
Руки снова переплелись. Они выпили. Поставили рюмки на
столик.
– Кажется, нам следует поцеловаться, – напомнила она.
Он наклонился. Поцелуй был долгим и продолжительным.
Наконец, она с силой оттолкнула его от себя.
– Неужели мне нужно еще и раздеть тебя, чтобы ты наконец все
понял? – спросила Ирина.
– Я боюсь, – признался он глядя ей в глаза.
– Что ты сказал?
– Боюсь, – повторил он, – меня пугает некая
тождественность наших отношений с тобой. Такое ощущение, что я иду по следам
Давида. Тождественность любви и ненависти.
– У него я не осталась, – чуть покраснела Ирина, –
хотя он и предлагал. Раньше ты ничего не боялся.
– Раньше я не знал Давида.
– Тебе не кажется, что мы торгуемся? Я прошу тебя мне что-то
дать, а ты отказываешься. Извини, – она попыталась подняться, но он
схватил ее за руку. На этот раз поцелуй был коротким. Они начали раздеваться,
помогая друг другу.
– Только не пытайся поднять меня на руки и отнести в
спальню, – попросила она, когда одежда была сброшена, – мы уже не в
том возрасте.
– В таком случае попробуем, – предложил он, поднимая ее
на руки. Она только ахнула, успев обхватить его шею руками.
День четвертый. Реальность
Ирина уехала в шестом часу утра. И он снова отправился в
душ. Вспомнил, что он подумал сегодня вечером, когда она ему позвонила, и
улыбнулся. Женщина и в сорок с лишним лет бывает прекрасной.
Он снова улыбнулся. Кажется, он начинает пересматривать свои
взгляды, после того как ему самому исполнилось сорок. Хотя он где-то слышал,
что сейчас сместились понятия возраста. До сорока пяти можно считать человека
молодым, а до шестидесяти пяти достигшим зрелого возраста. Или это очевидный
самообман? Нет. Им было гораздо интереснее и лучше сейчас, чем двадцать с
лишним лет назад. Гораздо интереснее. Его возбуждал даже ее заинтересованный
взгляд. Умной и все понимающей женщины. Они старались доставить друг другу
удовольствие, тонко чувствуя состояние своего партнера. Гимн сорокалетним,
подумал Дронго. Или все действительно поменялось.
А у Давида она не осталась, удовлетворенно подумал он.
Наверное не потому, что он был ей физически неприятен. Она все еще не может
простить ему историю с этой девицей. И свое неудачное замужество. И жизнь своей
дочери, по существу выросшей без отца. Вот этого она никогда не сможет простить
своему бывшему другу.
