Старик медленно кивнул:
— Ничего личного, Харри. Просто таковы правила игры в этой отрасли. Стукачей устраняют. Но ты ведь это знал, не так ли?
— Да, я знал. Но это не значит, что я не убью тебя за следование твоим собственным правилам.
— Ты все время это говоришь. Почему же ты уже не сделал этого? Не решаешься? Боишься, что будешь гореть в аду, Харри?
Харри потушил сигарету о столешницу.
— Сначала я хочу выяснить еще пару вещей. Зачем ты убил Густо? Ты боялся, что он тебя сдаст?
Старик отбросил белые волосы назад, за огромные уши.
— В венах Густо текла дурная кровь, совсем как у меня. По натуре своей он был предателем. Он бы сдал меня и раньше, единственное, чего он ждал, — чтобы от этого ему была какая-нибудь выгода. А потом он оказался в отчаянном положении. Ему требовалась «скрипка». Это чистая химия. Плоть сильнее духа. Мы все становимся предателями, когда испытываем потребность в наркотике.
— Да, — сказал Харри, — тогда мы все становимся предателями.
— Я… — Старик закашлялся. — Я должен был отправить его в плавание.
— В плавание?
— Да. В плавание. На погружение. Дать ему исчезнуть. Я не мог позволить ему встать во главе моего дела, это я осознавал. Он был умным, весь в отца. А вот характера ему не хватало. Это у него в мать. Я пробовал возложить на него ответственность, но он не прошел испытания.
Старик продолжал зачесывать волосы назад, движения его рук становились все сильнее и сильнее, как будто он стремился очистить волосы от чего-то.
— Не прошел испытания. Дурная кровь. И я решил, что на его месте должен быть другой. Сначала я подумал об Андрее и Петре. Ты встречался с ними? Сибирские казаки из Омска. Слово «казак» означает «свободный человек», ты это знал? Андрей и Петр были моей армией, моей станицей. Они верны своему атаману до самой смерти. Но Андрей и Петр были лишены деловой хватки, понимаешь?
Харри отметил, как старик жестикулирует руками, будто погружается в раздумья.
— Я не мог оставить им дело. Тогда я решил, что моим преемником станет Сергей. Он был молод, перед ним была вся жизнь, его можно было воспитать…
— Ты говорил, что, возможно, у тебя у самого когда-то был сын.
— Да, Сергей не умел так считать, как Густо, но он был дисциплинированным. Амбициозным. Он хотел делать все, что нужно, для того чтобы стать атаманом. И я отдал ему нож. Ему оставалось пройти последнее испытание. В старые времена казаку, для того чтобы стать атаманом, надо было отправиться в тайгу в полном одиночестве и привести живого волка, связанного и с кляпом во рту. Сергей хотел стать атаманом, но я должен был убедиться в том, что он способен сделать то, что нужно.
— Что?
— Необходимое.
— Твоим сыном был Густо?
Старик оттянул волосы назад так сильно, что его глаза превратились в щелочки.
— Когда я сел в тюрьму, Густо было шесть месяцев. Мать его утешалась чем могла. Во всяком случае, какое-то короткое время. Она была не в состоянии заботиться о нем.
— Героин?
— Социальная служба забрала у нее Густо и отдала в приемную семью. Они договорились, что меня, осужденного, не существует. Она умерла от передозировки зимой девяносто первого. Ей надо было сделать это раньше.
— Ты сказал, что вернулся в Осло по той же причине, что и я. Из-за сына.
— Я услышал, что он ушел из приемной семьи, сбежал от них. Я все равно хотел уехать из Швеции, а конкуренция в Осло была не слишком жесткой. Я выяснил, где бывает Густо. Сначала изучал его на расстоянии. Он был таким красивым. Таким дьявольски красивым. Весь в мать, конечно. Я мог просто сидеть и смотреть на него. Смотреть и смотреть и думать, что он мой сын, мой родной…
Голос старика дрогнул. Харри бросил взгляд вниз, на нейлоновую веревку, которую ему выдали вместо нового карниза, и прижал ее к полу подошвой ботинка.
— Ты взял его в дело. И испытывал, чтобы понять, сумеет ли он возглавить его.
Старик кивнул:
— Но я никогда ничего ему не рассказывал. Он умер, не зная, что я — его отец.
— А откуда такая срочность?
— Срочность?
— Почему тебе так срочно понадобился преемник? Сначала Густо, потом Сергей.
Старик устало улыбнулся. Согнулся вперед, попав в свет лампы, горевшей над изголовьем кровати.
— Я болен.
— Ммм. Я так и думал. Рак?
— Врачи дали мне год. Это было шесть месяцев назад. Счастливый нож, которым пользовался Сергей, лежал под моим матрацем. Твое ножевое ранение еще болит? Тот нож передал тебе мое страдание, Харри.
Харри медленно кивнул. Все было так. И все не так.
— Но если тебе осталось жить всего полгода, почему ты боишься, что тебя кто-нибудь сдаст? Так боишься, что готов убить собственного сына? Его долгая жизнь против твоей короткой?
Старик зашелся тихим кашлем.
— Урки и казаки — это рядовые, Харри. Мы клянемся служить кодексу чести и придерживаемся его. Не слепо, но зряче. Нас учили сдерживать свои чувства. Это дает нам власть над нашими жизнями. Авраам решил пожертвовать собственным сыном, потому что…
— …так приказал Бог. Я понятия не имею, о каком кодексе чести ты сейчас говоришь, но сказано ли в нем, что это нормально, когда восемнадцатилетний юноша вроде Олега сидит в тюрьме за твои преступления?
— Харри, Харри, ты что, не понял? Я не убивал Густо.
Харри уставился на старика.
— Разве ты только что не рассказывал про свой кодекс? Убить собственного сына, если понадобится?
— Да, но еще я сказал, что родился у дурных людей. Я люблю своего сына. Я бы никогда не отнял жизнь у Густо. Даже наоборот. Я бы проклял Авраама и его Бога.
Смех старика перешел в кашель. Он схватился руками за грудь и согнулся к коленям в приступе кашля.
Харри заморгал.
— Но кто же тогда его убил?
Старик выпрямился. В правой руке у него оказался револьвер — большая страшная пушка, похоже старше своего владельца.
— Ты должен был знать, что ко мне не стоит соваться без оружия, Харри.
Харри не ответил. МР-5 лежал на дне затопленного подвального коридора, винтовка осталась у Трульса Бернтсена.
— Кто убил Густо? — повторил Харри.
— Это мог сделать кто угодно.
Харри почудилось, что он услышал скрип, когда палец старика согнулся и дотронулся до курка.
— Потому что убить не так уж и сложно, Харри. Согласен?
— Согласен, — ответил Харри, поднимая ногу.
Из-под его подошвы раздалось шипение — это тонкая нейлоновая веревка взлетела к кронштейну карниза. Харри увидел в глазах старика вопрос, увидел, с какой скоростью его мозг обрабатывает обрывки информации. Свет не включается. Стул ровно посередине комнаты. Харри не обыскал его. Харри не сдвинулся ни на сантиметр с места, на котором сидел. И возможно, старик уже заметил нейлоновый шнур, тянущийся от подошвы Харри к кронштейну карниза и дальше, к месту прямо у него над головой, к креплению люстры. Где никакой люстры нет, а есть то единственное, что Харри прихватил с собой, когда уходил из дома на Блиндернвейен. Помимо воротничка. Единственное, о чем он помнил, мокрый и задыхающийся, лежа в великолепной постели Рудольфа Асаева, когда в глазах у него то появлялись, то исчезали черные точки и он готов был каждую секунду потерять сознание, но боролся за то, чтобы остаться по эту сторону тьмы. И потом он поднялся, вошел в спальню и взял «жука», лежавшего рядом с Библией.
