Когда звук растаял и в доме внезапно снова стало тихо, он обратил внимание на то, что тишина изменилась. Как будто плотность воздуха стала другой.
Как будто он был не один.
Он развернулся к гостиной. Через двери ему был виден тренажер и край стола. Он посмотрел на паркет, на тени, падавшие из не попадающей в его поле зрения части комнаты. Затаил дыхание и прислушался. Ничего. Только тиканье часов на кухонном шкафчике. И Турд откусил еще один кусок бутерброда, сделал глоток из стакана и откинулся на стуле. На подлете был большой самолет. Он слышал его приближение сзади. Самолет заглушил звук все еще бегущего времени. И Турд подумал, что, наверное, самолет пролетает между его домом и солнцем, потому что на него и на стол упала тень.
Харри прошел по улицам Уртегата и Платус-гате к Грёнланнслейрет. Он двигался к Полицейскому управлению словно на автопилоте. Остановился в Бутс-парке. Посмотрел на здание изолятора, на мощные серые каменные стены.
«Куда?» — спросила Мартина.
Сомневался ли он на самом деле в том, кто убил Густо Ханссена?
Из Осло в Бангкок каждый вечер около полуночи вылетает рейс авиакомпании «САС». Оттуда в Гонконг пять рейсов в день. Он мог бы прямо сейчас пойти в «Леон». Ему потребовалось бы ровно пять минут на то, чтобы упаковать чемодан и выписаться из гостиницы. Экспресс в Гардермуэн. Купить билет на стойке «САС». Обед и газеты в расслабленном безличном транзитном настроении в аэропорту.
Харри развернулся. Увидел, что красный плакат с рекламой концерта, висевший вчера на этом месте в парке, исчез.
Он пошел дальше, по улице Осло-гате, мимо Минне-парка, и у самого кладбища Гамлебюена внезапно услышал голос из тени у решетки:
— Пожертвуйте пару сотен!
Харри приостановился, и попрошайка вышел ему навстречу. На нем было длинное рваное пальто, а от света прожектора большие уши отбрасывали на лицо тени.
— Надеюсь, ты просишь в долг? — спросил Харри, вынимая бумажник.
— Собираю пожертвования, — сказал Като, протягивая руку. — Их ты никогда не получишь обратно. Я оставил свой бумажник в «Леоне».
От старика не пахло ни спиртом, ни пивом, только табаком и еще чем-то из детства, когда они играли в прятки у дедушки и Харри спрятался в платяном шкафу в спальне и вдохнул сладкий запах гнили, идущий от вещей, провисевших там годы, наверное с самой постройки дома.
Харри нашел только купюру в пятьсот крон и протянул ее Като.
— На.
Като уставился на деньги. Погладил купюру.
— Я тут всякое слышал, — сказал он. — Говорят, что ты из полиции.
— Да?
— И что ты супер. Как называется твой яд?
— «Джим Бим».
— А, «Джим». Знакомец моего «Джонни». И что ты знаешь этого мальчишку, Олега.
— А ты его знаешь?
— Тюрьма хуже смерти, Харри. Смерть проста, она освобождает душу. А тюрьма пожирает ее до тех пор, пока в тебе не исчезнут последние крохи человеческого. Пока ты не станешь призраком.
— Кто рассказал тебе об Олеге?
— Прихожанам моим несть числа, и паства моя велика, Харри. Я просто слушаю. Говорят, ты охотишься на этого человека, Дубая.
Харри посмотрел на часы. Обычно в это время года на рейсах было много свободных мест. Из Бангкока можно отправиться в Шанхай. Цзянь Ин написала в эсэмэске, что эту неделю она будет одна и они могут вместе поехать в поместье.
— Я надеюсь, что ты не найдешь его, Харри.
— Я не говорил, что собираюсь…
— Кто находит его, умирает.
— Като, сегодня вечером я…
— Ты слышал о «жуке»?
— Нет, но…
— Шесть ножек, вонзающихся в твое лицо.
— Мне надо идти, Като.
— Я сам это видел. — Като опустил подбородок на пасторский воротничок. — Под мостом Эльвсборгсбрун у порта в Гётеборге. Полицейский, выследивший героиновую лигу. Они разбили ему лицо кирпичом с гвоздями.
До Харри дошло, о чем он говорит. О «жуке».
Метод изначально был русским и использовался для наказания стукачей. Одно ухо стукача прибивали к полу прямо под потолочной балкой. Потом в обычный кирпич на половину длины вбивали шесть больших гвоздей, привязывали кирпич к веревке, которую обматывали вокруг балки, и давали конец веревки в зубы стукачу. Смысл — и символизм — наказания заключался в том, что, пока стукач держал рот на замке, он был жив. Харри видел результат наказания «жуком», произведенного Тайпейской триадой. Несчастного нашли на задней улице в Тяньшуе. Они использовали гвозди с широкими шляпками, которые, вонзаясь в лицо, проделывают небольшие отверстия. Когда врачи «скорой» приехали и стали вынимать кирпич из лица убитого, лицо последовало за кирпичом.
Като засунул купюру в пятьсот крон в карман брюк и положил руку на плечо Харри.
— Я понимаю, что ты хочешь защитить своего сына. Но подумай, а вдруг это он убил того парня? У того парня тоже есть отец, Харри. Когда родитель бьется за своего ребенка, это называют самопожертвованием, но на самом деле он хочет защитить самого себя, то есть своего клона. Здесь нет никакого морального мужества, в этом случае действует простой генный эгоизм. Когда я был маленьким и отец читал нам Библию, я думал, что Авраам был трусом, потому что послушался Бога, который попросил его принести в жертву собственного сына. Когда я стал взрослым, я понял, что по-настоящему бескорыстный отец готов пожертвовать собственным ребенком, если это послужит более высокой цели, чем родственные отношения. Потому что такие цели существуют.
Харри бросил сигарету на тротуар.
— Ты ошибаешься. Олег не мой сын.
— Не твой? Почему же ты тогда здесь?
— Я полицейский.
Като засмеялся:
— Шестая заповедь, Харри. Не врать.
— Разве это не восьмая? — Харри наступил на дымящийся окурок. — И насколько я помню, заповедь гласит, что ты не должен говорить неправду о своем ближнем, что означает, что ты можешь немного приврать о самом себе. Но ты, наверное, не успел завершить теологическое образование?
Като пожал плечами:
— У нас с Иисусом нет никаких формальных профессий. Мы — люди слова. Но как и все шаманы, гадалки и шарлатаны, мы иногда можем подарить ложные надежды и подлинное утешение.
— Ты ведь даже не христианин.
— Позволь сказать, что вера никогда не приносила мне ничего хорошего, только сомнения. Это и стало моим заветом.
— Сомнение.
— Именно. — Като сверкнул в темноте желтыми зубами. — Я вопрошаю: разве сейчас мы можем быть уверены в том, что Бога нет, и в том, что у него нет лица?
Харри тихо засмеялся.
— Мы не такие уж разные, Харри. Я ношу пасторский воротничок, а ты — фальшивую звезду шерифа. Насколько непоколебима твоя вера в твое евангелие? Чтобы дать защиту нуждающимся и увидеть, как заблудшим воздастся в конце концов за грехи их? Разве ты тоже не сомневаешься?
