— Хорошо, я еще успею на поезд в половине восьмого. До свидания.
Таксисту он велел ехать через Кристинеберг, а в кабинете взял с собой в дорогу папку с протоколами допросов и личными данными. За пять минут до отправления поезда он уже сидел в купе.
Карл-Оке Эриксон-Стольт родился в стокгольмском районе Катарина двадцать восемь лет назад. Отец умер, когда ему было шесть лет, а через год они с матерью переехали в Хагалунд. Сестер и братьев у него не было. Мать работала швеей-надомницей для фабрики пошива одежды. Воспитанием сына-школьника не занималась. Учителя о нем отзывались так: поведение посредственное, хулиган, неуправляем. Окончив школу, работал в самых разных местах, чаще всего посыльным и грузчиком. Когда ему исполнилось восемнадцать, ушел юнгой в море, потом работал кочегаром. Начальству о нем сказать нечего. Через год снова переехал к матери и жил у нее на иждивении, но в следующем году государство взяло его на свое обеспечение. В апреле прошлого года его выпустили из лонгхольменской тюрьмы.
Мартин Бек проштудировал протоколы допросов еще вчера, но сейчас снова внимательно их прочел. В папке также находилось заключение судебного психиатра. Заключение было заумным и, в основном, изобиловало словами: неуравновешенность, заторможенность, угнетенность. Кроме того, Эриксон-Стольт имел психопатические наклонности и высокоразвитую сексуальность: комбинация этих двух элементов могла стать причиной ненормальных поступков.
С вокзала Мартин Бек сразу отправился в полицейское управление и без десяти одиннадцать постучал в дверь кабинета Ольберга. У Ольберга сидел старший комиссар Ларссон, оба выглядели уставшими, измученными и, очевидно, почувствовали облегчение от того, что теперь могут передать это дело кому-то другому. Им не удалось вытянуть из Эриксона ни единого слова, кроме вялых ругательств.
Ольберг прочел личные данные. Когда он закрыл папку, Мартин Бек сказал:
— Второго кочегара ты нашел?
— И да, и нет. Он на немецком судне, которое сейчас находится в Голландии. Сегодня утром я звонил в Амстердам и беседовал с каким-то комиссаром, который немного знает немецкий. Ты бы только послушал, на каком немецком я с ним объяснялся. Если я правильно понял, у них в Гааге есть человек, который немного знает датский и кое-как сможет его допросить. Конечно, если они меня поняли. Рассчитываю, что завтра утром они дадут о себе знать.
Ольберг позвонил и попросил принести кофе. Выпив кофе, Мартин Бек встал и сказал:
— Ну, так я бы хотел сразу им заняться. Куда вы нас посадите?
— Можешь занять соседний кабинет. Там есть магнитофон и прочие необходимые вещи.
Эриксон выглядел примерно таким, каким его помнил Мартин Бек. Ростом сантиметров сто восемьдесят, худой, одни руки и ноги. Вытянутое лицо, синие глаза у самой переносицы, над ними длинные ресницы и прямые, густые брови. Длинный, прямой нос, маленький рот с узкими губами, выступающий вперед подбородок. Черные волосы сзади свисают через воротник, впереди надо лбом могучий кок. Длинные бакенбарды и узенькие черные усики, которых, если Мартин Бек не ошибался, раньше не было. Выглядел он вялым, голову втянул в плечи и сутулился. На нем были обтрепанные джинсы, синий шерстяной свитер, черная кожаная куртка и черные туфли с острыми носами.
— Присаживайтесь, — сказал Мартин Бек и кивнул в направлении стула у противоположного края стола. — Сигарету?
Эриксон взял сигарету, закурил и сел. Передвинул сигарету в угол рта, откинулся на стуле и перебросил правую ногу через левую. Пальцы засунул за пояс и, покачивая ногой, уставился на стенку над головой Мартина Бека.
Мартин Бек с минуту наблюдал за ним, потом включил магнитофон, стоящий рядом на низком столике, и начал читать вслух документ из скоросшивателя.
— Эриксон, Карл-Оке, родился двадцать третьего одиннадцатого тысяча девятьсот сорок первого. Моряк, последнее место работы — финский грузовой пароход «Калайоки». Адрес: Хагалунд, Сольна. Правильно?
Эриксон едва заметно кивнул.
— Я спросил: правильно? Данные верны? Отвечайте: да или нет.
Э.: Ну, да.
Б.: Когда вы нанялись на «Калайоки»?
Э.: Примерно четыре недели назад.
Б.: Что вы делали до этого?
Э.: Ничего особенного.
Б.: Где вы это делали?
Э.: Что?
Б.: Где вы жили, когда нанялись на финское судно?
Э.: У одного приятеля в Гётеборге.
Б.: Долго?
Э.: Пару дней. Максимум неделю.
Б.: А до этого?
Э.: У мамы.
Б.: Вы работали в то время?
Э.: Нет, я был болен.
Б.: Что с вами было?
Э.: Просто был болен. Вялость, температура.
Б.: Где вы работали до того, как заболели?
Э.: На одном судне.
Б.: Как оно называлось?
Э.: «Диана».
Б.: В чем заключались ваши обязанности на борту «Дианы»?
Э.: Я был там кочегаром.
Б.: Вы долго работали на «Диане»?
Э.: Все лето.
Б.: С?..
Э.: С первого июля до середины сентября. Этот пароход плавает только летом. С глупыми туристами. Скучища. Я бы оттуда сбежал, но приятель хотел остаться, да и деньги нам были нужны.
После этой тирады Эриксон еще больше откинулся на стуле, очевидно, до смерти измученный.
Б.: А кто он такой, ваш приятель? Что он делал на «Диане»?
Э.: Тоже был кочегаром. Нас было трое в машинном отделении: приятель, я и механик.
Б.: Вы были знакомы с другими членами команды?
Эриксон подался вперед и смял сигарету в пепельнице.
Э.: Послушайте, что это за перекрестный допрос? — небрежно обронил он и снова откинулся. — Я ничего не сделал. Человек находит приличное место, все в полном порядке, как вдруг приходит пара легавых…
Б.: Будете отвечать только на мои вопросы. Вы были знакомы с другими членами экипажа?
Э.: Сначала нет. Я знал только своего приятеля. Но потом кое с кем познакомился. Был там один парень что надо, работал на верхней палубе.
Б.: А с какими-нибудь девушками во время рейса вы знакомились?
Э.: Там была только одна, которая годилась для этого дела, но она спала с поваром. Все остальные были старухи.
Б.: А среди пассажиров?
Э.: Их мы не видели. Я вообще ни одной женщины там не видел.
Б.: В машинном отделении вас было трое. Вы работали посменно?
