Э.: Да.
Б.: Не припоминаете, на пароходе летом происходило что-нибудь необычное?
Э.: Нет, а что там могло произойти?
Б.: Может быть, один из рейсов был не таким, как все? Возможно, у вас в машинном отделении были какие-то неполадки?
Э.: Ну да, правда. Лопнул паропровод. Пришлось причалить в Сёдерчёпинге и ремонтировать. Это заняло чертовски много времени. Но я не виноват.
Б.: Вы можете вспомнить, когда это случилось?
Э.: Если не ошибаюсь, где-то за Стегеборгом.
Б.: Я имею в виду, в какой день.
Э.: Бог его знает. Послушайте, что вам, собственно, нужно? Что это за болтовня? Может, вы считаете, я виноват в том, что у нас произошла авария? Ну так в тот день я не работал, лежал себе в постели и спал.
Б.: Но когда отправлялись из Сёдерчёпинга, вы ведь уже заступили на вахту, так?
Э.: Ну да, и до этого тоже. Нам пришлось пахать, как волам, всем троим, чтобы эта старая посудина могла плыть дальше. Мы всю ночь ее ремонтировали, а мне пришлось работать еще и на следующий день. Механику и мне.
Б.: Когда у вас был выходной?
Э.: На следующий день вечером, после того как мы отплыли из Сёдерчёпинга.
Б.: Что вы делали, когда у вас был выходной?
Эриксон устремил на Мартина Бека ничего не выражающий взгляд и молчал.
Б.: Что вы делали после того, как закончили в тот день работу?
Э.: Ничего.
Б.: Но ведь что-то вы должны были делать. Что же именно?
И снова пустой, наглый взгляд.
Б.: Где находился пароход, когда у вас был выходной?
Э.: Не имею понятия. Где-то на озере Роксен.
Б.: Что вы делали после работы?
Э.: Ничего, я ведь уже сказал.
Б.: Но ведь что-то вы должны были делать? Вы находились в чьем-то обществе?
Эриксон пригладил сальные волосы на затылке. Вид у него был такой, словно он умирает от скуки.
Б.: Подумайте. Что вы делали?
Э.: О Господи, да что все это значит? Неужели вы думаете, что на таком дурацком пароходе можно что-то делать? Играть в футбол, что ли? Да ведь мы же были посреди озера. Да на этой посудине не оставалось ничего делать, кроме как жрать и спать.
Б.: В тот день вы были не один?
Э.: Ага, с Брижит Бардо. Черт возьми, откуда мне знать, был я один или нет? Как я могу это помнить через столько месяцев?
Б.: Ну, хорошо, начнем сначала. Когда летом вы работали на пароходе «Диана», познакомились ли вы с каким-нибудь пассажиром или пассажирами?
Э.: Ни с какими пассажирами я не разговаривал. Кстати, команда не имеет права вступать в контакт с пассажирами. Но дело не в этом, мне просто не хотелось. Банда спесивых туристов. Чихать я на них хотел.
Б.: Как зовут вашего приятеля, который работал с вами на «Диане»?
Э.: А зачем вам? В чем, собственно, дело? Мы ведь ничего не сделали.
Б.: Как его зовут?
Э.: Роффе.
Б.: Имя и фамилия?
Э.: Роффе Шёберг.
Б.: Где он сейчас?
Э.: На каком-то немецком судне. А где оно, не знаю. По мне, так оно может быть хоть в Куала-Лумпуре.
Мартин Бек сдался. Он выключил магнитофон и встал. Эриксон медленно, с трудом начал подниматься со стула.
Сидеть! — гаркнул на него Мартин Бек. — Будете сидеть до тех пор, пока я не разрешу вам встать.
Он позвонил Ольбергу, и через пять секунд тот появился в дверях.
— Встаньте! — сказал Мартин Бек и вышел из кабинета.
Когда Ольберг вернулся к себе, Мартин Бек сидел за столом. Он посмотрел на Ольберга и пожал плечами.
— Пойду поем, — сказал он. — Потом сделаю еще одну попытку.
XV
На следующий день в половине девятого утра Мартин Бек распорядился привести Эриксона в третий раз. Допрос длился два часа, и результат был таким же ничтожным, как после двух попыток накануне.
Когда Эриксон вышел из кабинета, подгоняемый молоденьким полицейским, Мартин Бек переключил магнитофон на воспроизведение и позвал Ольберга. Запись они прослушали молча, лишь иногда Мартин Бек нарушал молчание краткими междометиями.
Спустя несколько часов они снова сидели в кабинете Ольберга.
— Это не он, — сказал Мартин Бек. — Я в этом почти уверен. Во-первых, он не настолько ловок, чтобы притворяться. Он просто-напросто не понимает, что нам нужно. Думаю, что он нас не обманывает.
— Возможно, ты окажешься прав, — сказал Ольберг.
— И во-вторых, кое-что мне подсказывает так называемый здравый смысл и есть то, в чем я убежден. Мы ведь уже немного знаем о Розанне, так?
Ольберг кивнул.
— Так вот, я не могу себе представить, что она по собственной воле согласилась иметь что-то с Карл-Оке Эриксоном.
— Да, ты прав. Ей это нравилось, но далеко не с каждым. Но кто сказал, что она сделала это по своей воле?
— Я говорю. Так должно было произойти. Просто она там с кем-то познакомилась и ей захотелось с ним переспать, а когда потом она поняла, что сделала ошибку, было уже поздно. Но это был не Карл-Оке Эриксон.
— Так-то оно так, но ведь все могло быть иначе, — задиристо возразил Ольберг.
— Но как? В той маленькой каютке? Думаешь, кто-то туда ворвался и бросился на нее? Она бы сопротивлялась, кричала от страха, кто-нибудь должен был ее услышать.
— Он мог угрожать ей. Ножом или пистолетом.
Мартин Бек посмотрел на Ольберга и кивнул, затем быстро встал и подошел к окну. Ольберг не сводил с него взгляда.
— Что будем делать с ним? — спросил Ольберг. — Долго держать его здесь я не могу.
— Поговорю с ним еще раз. Думаю, он действительно не знает, почему находится здесь. Но теперь он об этом узнает.
Ольберг встал, надел пиджак и вышел.
Мартин Бек несколько минут сидел в задумчивости, потом позвонил, чтобы к нему привели Эриксона, взял папку и перебрался в соседний кабинет.
— О Господи, так что же все это значит? — начал Эриксон. — Я ничего не сделал. Вы не имеете права меня здесь держать, если я ничего не сделал. Черт бы…
— Молчите, покуда я не разрешу вам говорить. Будете отвечать на мои вопросы и больше ничего, — оборвал его Мартин Бек.
