Раздался стук в дверь, и в кабинет ввели Мауритсона. У него и так было нехорошо на душе, а тут он и вовсе скис, видя, какая суровость написана на уже знакомых ему лицах.
Правда, этот рослый блондин — Ларссон, кажется, — с первого дня на него взъелся, а второй, с малиновым носом, должно быть, родился с такой угрюмой рожей, но вот то, что даже Бульдозер, который в прошлый раз был добродушным, как Дед Мороз в сочельник, сейчас глядит на него волком, — это дурной знак…
Мауритсон послушно сел на указанный ему стул, осмотрелся и сказал:
— Здравствуйте.
Не получив ответа, он продолжал:
— В бумагах, которые дал мне господин прокурор, не говорится, что я не должен выезжать из города. И вообще, насколько я помню, у нас такого уговора не было.
Видя, какую мину изобразил Бульдозер, он поспешил добавить:
— Но я, конечно, к вашим услугам, если могу помочь чем-нибудь.
Бульдозер наклонился, положил руки на стол и переплел пальцы. С минуту он молча смотрел на Мауритсона, потом заговорил елейным голосом:
— Вот как, значит, господин Мауритсон к нашим услугам. Как это любезно с его стороны. Да только мы больше не нуждаемся в его услугах, вот именно, теперь наша очередь оказать ему услугу. Ведь господин Мауритсон был не совсем откровенен с нами, верно? И его теперь, разумеется, мучает совесть. Вот мы и потрудились устроить эту маленькую встречу, чтобы он мог спокойно, без помех облегчить свою душу.
Мауритсон растерянно поглядел на Бульдозера:
— Я не понимаю.
— Не понимаете? Может быть, вы вовсе не ощущаете потребности покаяться?
— Я… честное слово, не знаю, в чем я должен каяться.
— Вот как? Ну, а если я скажу, что речь идет о прошлой пятнице?
— О прошлой пятнице?
Мауритсон беспокойно заерзал на стуле. Он поглядел на Бульдозера, на Рённа, опять на Бульдозера, наткнулся на холодный взгляд голубых глаз Гюнвальда Ларссона и потупился. Тишина. Наконец Бульдозер снова заговорил:
— Да-да, о прошлой пятнице. Не может быть, чтобы господин Мауритсон не помнил, чем он занимался в этот день… А? Разве можно забыть такую выручку? Девяносто тысяч — не безделица! Или вы не согласны?
— Какие еще девяносто тысяч? Первый раз слышу!
Мауритсон явно хорохорился, и Бульдозер продолжал уже без елея:
— Ну конечно, вы понятия не имеете, о чем это я говорю?
Мауритсон покачал головой.
— Правда, не знаю.
— Может быть, вы хотите, чтобы я выражался яснее? Господин Мауритсон, вы этого хотите?
— Прошу вас, — смиренно произнес Мауритсон.
Гюнвальд Ларссон выпрямился и с раздражением сказал:
— Хватит представляться! Ты отлично знаешь, о чем речь.
— Конечно, знает, — добродушно подтвердил Бульдозер. — Просто господин Мауритсон ловчит, хочет показать, что его голыми руками не возьмешь. Так уж заведено — поломаться для начала. А может быть, он у нас просто застенчивый?
— Когда стучал на своих приятелей, небось не стеснялся, — желчно заметил Гюнвальд Ларссон.
— А вот мы сейчас проверим. — Бульдозер подался вперед, сверля Мауритсона глазами. — Значит, тебе надо, чтобы я выражался яснее? Хорошо, слушай. Мы отлично знаем, что это ты в прошлую пятницу ограбил банк на Хурнсгатан, и отпираться ни к чему, у нас есть доказательства. Грабеж дело серьезное, да, к сожалению, этим не ограничилось, так что, сам понимаешь, ты здорово влип. Конечно, ты можешь заявить, что на тебя напали, что ты вовсе не хотел никого убивать, но факт остается фактом, и мертвеца не воскресишь.
Мауритсон побледнел, на лбу заблестели капельки пота. Он открыл рот, хотел что-то сказать, но Бульдозер перебил его.
— Надеюсь, тебе ясно, что в твоем положении юлить не стоит, только хуже будет. У тебя есть один способ облегчить свою участь — перестать отпираться. Теперь понял?
Мауритсон качал головой, открыв рот.
— Я… я не понимаю… о чем вы толкуете. — выговорил он наконец.
Бульдозер встают и заходил по кабинету.
— Дорогой Мауритсон, мое терпение беспредельно, но я не переношу, когда человек глуп как пробка.
По голосу Бульдозера чувствовалось, что даже у беспредельного терпения есть предел.
Мауритсон все так же качал головой, а Бульдозер, важно прохаживаясь перед ним, продолжал вещать:
— Мне кажется, я выразился достаточно ясно, но могу повторить: нам известно, что ты явился в банк на Хурнсгатан. Что ты застрелил клиента этого банка. Что тебе удалось уйти и унести с собой девяносто тысяч крон. Это точно установлено, и тебе нет смысла отпираться, только хуже будет. Зато, если ты перестанешь юлить и признаешься, тебе это зачтется — в какой-то мере, конечно. Но одного признания мало, ты должен помочь полиции, рассказать, как все происходило, затем — куда ты спрятал деньги, как ушел с места преступления, кто тебе помогал. Ну, теперь до тебя дошло?
Бульдозер прекратил разминку и снова сел за письменный стол. Откинувшись в кресле, он посмотрел на Рённа, потом на Гюнвальда Ларссона, словно ждал аплодисментов. Но лицо Рённа выражало только сомнение, а Гюнвальд Ларссон ковырял в носу с отсутствующим видом. Образцовый по ясности и психологической глубине монолог не был оценен по достоинству. «Бисер перед свиньями», — разочарованно подумал Бульдозер и снова повернулся к Мауритсону, в глазах которого смешались недоумение и страх.
— Но я тут совершенно ни при чем, — горячо произнес Мауритсон. — О каком таком ограблении вы толкуете?
— Кончай вилять. Сказано тебе — у нас есть доказательства.
— Какие доказательства? Не грабил я никаких банков и никого не убивал. Черт-те что.
Гюнвальд Ларссон вздохнул, поднялся и стал у окна, спиной к остальным.
— С таким, как он, да еще вежливо разговаривать, — процедил он через плечо. — Врезать ему по роже — сразу все уразумеет.
Бульдозер жестом успокоил его.
— Погоди немного, Гюнвальд.
Он уперся в стол локтями, положил подбородок на ладони и озабоченно посмотрел на Мауритсона.
— Ну так как?
Мауритсон развел руками.
— Но ведь я ничего такого не делал. Честное слово! Клянусь!
Лицо Бульдозера по-прежнему выражало озабоченность. Но вот он нагнулся и выдвинул нижний ящик стола.
— Значит, клянешься… И тем не менее я оставляю за собой право сомневаться.
Он выпрямился, бросил на стол зеленую брезентовую сумку и торжествующе уставился на Мауритсона, который глядел на сумку с явным удивлением.
— Да-да, Мауритсон, как видишь, всё налицо.
Он аккуратно разложил на столе содержимое сумки.
