— Кто он такой, этот Нильсон?
— Заместитель директора, который живет под нами.
— У него есть дети?
— Нет.
— Понятно.
— Я тоже сразу же ему это сказала. Что он не знает, что это такое — иметь детей. Когда человек все время беспокоится.
— А зачем ты с ним разговаривала?
— Нужно поддерживать хорошие отношения с соседями. Тебе бы тоже не помешало хоть иногда с ними общаться. Кстати, это очень милые люди.
— Я бы этого не сказал, — заметил Мартин Бек.
Он чувствовал, что медленно, но верно дело идет к ссоре, и быстро допил кофе.
— Мне нужно одеться, — сказал он и встал из-за стола.
Он пошел в спальню и сел на спинку кровати. Инга мыла посуду, и как только он услышал, что в кухне перестала течь вода и приближаются ее шаги, быстро юркнул в ванную и заперся там. Наполнил ванну, разделся и лег в тепловатую воду.
Он лежал неподвижно и расслабленно, с закрытыми глазами, и пытался вспомнить, что ему снилось. Он думал о Гюнвальде Ларссоне. И Колльберг и он недолюбливали Гюнвальда Ларссона, хотя иногда совместно проводили какое-нибудь расследование. Мартин Бек подозревал, что даже Меландер с трудом переносит своего коллегу, хотя по нему это никогда не было видно. Гюнвальд Ларссон обладал редким талантом раздражать Мартина Бека. Даже сейчас, когда последний думал о Гюнвальде Ларссоне, тот действовал ему на нервы, однако в глубине души он чувствовал, что его раздражение относится не к Гюнвальду Ларссону как к человеку, а скорее к тому, что тот говорил или делал. Мартин Бек был убежден, что Гюнвальд Ларссон сказал или сделал что-то важное, нечто такое, что имело отношение к убийствам в парках. Однако ему никак не удавалось вспомнить, что это было, и поэтому он, очевидно, был столь раздражен.
Он предпочел отогнать эту мысль и вылез из ванны.
Так или иначе, мне это только приснилось, думал он, когда брился.
Спустя четверть часа он уже сидел в вагоне метро и ехал в город. Он открыл воскресную газету. На первой странице был портрет убийцы двух детей, каким его нарисовал полицейский художник на основании скудных данных, которыми располагал, — главным образом, показаний Рольфа Эверта Лундгрена. Этим портретом никто не был доволен, а менее всех его автор и Рольф Эверт Лундгрен.
Мартин Бек держал газету прямо перед собой на некотором удалении от глаз и прищурившись смотрел на портрет. Он думал о том, что ему очень хотелось бы знать, насколько в действительности портрет похож на человека, которого они разыскивают. Они показали его также фру Энгстрём; она, правда, сначала утверждала, что он вовсе не похож на ее покойного мужа, однако потом согласилась, что некоторое сходство все же имеется.
Под портретом было напечатано их скверное описание. Мартин Бек пробежал глазами по коротенькому тексту.
Внезапно он оцепенел. По телу прокатилась волна жара. Он затаил дыхание. Он уже знал, что тревожит его с той минуты, как они схватили грабителя, что его раздражает и какое это имеет отношение к Гюнвальду Ларссону. Описание.
Когда Гюнвальд Ларссон подытоживал во время допроса описание, полученное от Лундгрена, он говорил почти дословно то же, что говорил по телефону в присутствии Мартина Бека четырнадцатью днями раньше.
Мартин Бек вспомнил, как он стоял у низкого металлического шкафчика и слушал, как Гюнвальд Ларссон разговаривает по телефону. При этом также присутствовал Меландер.
Всего разговора он не помнил, но ему казалось, что речь вроде бы шла о какой-то женщине, которая хотела обратить их внимание на какого-то мужчину, потому что тот все время стоял на балконе на противоположной стороне улицы. Гюнвальд Ларссон потребовал, чтобы она описала этого мужчину и повторял вслед за ней описание почти теми же словами, как тогда, когда потом допрашивал Лундгрена. И, кроме того, женщина сказала, что этот мужчина смотрит, как на улице играют дети.
Мартин Бек сложил газету и принялся смотреть в окно. Он пытался восстановить в памяти, что в то утро все говорили и делали. Когда эта женщина позвонила, он знал, потому что сразу после этого уехал на Центральный вокзал, чтобы успеть на поезд до Муталы. Это было в пятницу, второго июня, ровно за неделю до убийства в парке Ванадислунден.
Он попытался вспомнить, говорила ли эта женщина, где она живет. Очевидно, говорила, и в этом случае Гюнвальд Ларссон должен был это куда-то записать.
Колеса вагона стучали на стыках, поезд приближался к центру, а Мартин Бек размышлял над этой свежей идеей с быстро убывающим энтузиазмом. Описание было таким отрывистым, что подходило к тысячам людей. То, что Гюнвальд Ларссон в двух различных случаях употребил одни и те же слова, еще не должно означать, что речь идет об одном и том же человеке. То, что кто-то стоит днем и ночью на собственном балконе, еще не должно означать, что это потенциальный убийца.
И все же. Этим стоит заняться.
Мартин Бек, как правило, выходил на станции «Центральный вокзал» и шел на Кунгсхольмсгатан пешком через Кларабергсвиадуктен, однако на этот раз он взял такси.
Гюнвальд Ларссон сидел за письменным столом и пил кофе. Колльберг полусидел на краю стола и ел яблочный пирог. Мартин Бек уселся на место Меландера, посмотрел в упор на Гюнвальда Ларссона и сказал:
— Помнишь женщину, которая звонила в тот день, когда я уезжал в Муталу? Как она заявила, что напротив них, на противоположной стороне улицы на балконе стоит какой-то мужчина?
Колльберг запихнул остаток пирога в рот и с изумлением уставился на Мартина Бека.
— Ага, — сказал Гюнвальд Ларссон. — Это была какая-то сумасшедшая баба. А что с ней случилось?
— Помнишь, как она описала этого человека?
— Нет, не помню. Как я могу помнить, что мне излагает каждый псих?
Колльберг с большими усилиями наконец проглотил кусок сладкого пирога и произнес:
— О чем это вы говорите?
Мартин Бек махнул ему рукой, чтобы он молчал, и сказал:
— Подумай немного, Гюнвальд. Это может быть очень важно.
Гюнвальд Ларссон подозрительно посмотрел на него.
— Зачем тебе это, а? Ну ладно, подожди, я немного подумаю.
Через минуту он сказал:
— Так, я подумал. Нет, я совсем ничего не помню. По-моему, в нем не было ничего достойного внимания. Наверное, он выглядел обыкновенно.
Он сунул указательный палец в ноздрю и наморщил лоб.
— Может, у него были расстегнуты брюки? Нет, погоди, секундочку… Нет, рубашка! На нем была белая рубашка с расстегнутым воротом. Да, я уже припоминаю. Эта женщина сказала, что у него светло-синие глаза, а я заметил, что это, должно быть, очень узкая улочка. И знаешь, что она сказала? Что эта улица вовсе не узкая, но она смотрит на него в бинокль. Ну, что скажешь, разве у нее голова в порядке? Она сама типичная эротоманка, и нам следовало бы изолировать ее, а не его. Что за дурацкая идея — сидеть у окна и глазеть в бинокль на мужчину.
