— Там, наверху, держатся о вас очень высокого мнения.
— Сэр Манасен и сэр Эрак разговаривали со мной доброжелательно, по крайней мере.
— Когда находишься здесь, внизу, хорошо иметь добрых друзей. — Тюремщик произнес это самым значительным тоном.
— Иметь друзей всегда хорошо, — кивнул я. — У меня было много добрых друзей в Йотунленде и еще больше в Скае.
Упоминание о Скае он пропустил мимо ушей.
— В стране льдов? Вы действительно там были?
— Этой зимой. Поверь, я был рад выбраться оттуда.
— А что, там всё большого размера? Большие коровы и все такое прочее?
— Нет, — сказал я, — только обитатели страны, да и то не все, поскольку ангриды держат рабов из человеческого племени. Под Утгардом есть темница. Я в ней не сидел, но спускался посмотреть. Я не знаю, каковы размеры здешней тюрьмы, но, думаю, в Утгарде она больше, поскольку там все-таки содержатся ангриды.
Надзиратель отхлебнул вина.
— Хотелось бы увидеть.
— Возможно, когда-нибудь увидишь. Это ужасное место, как я сказал, но там сидело очень мало узников. Мне сказали, что король Гиллинг обычно предавал своих противников казни.
Надзиратель потряс головой:
— У нас так не принято, но и наша тюрьма тоже не заполнена до отказа.
— Здесь есть камеры с окошками. Мне бы хотелось сидеть в такой.
Он моментально принял холодный вид:
— Никак нельзя, сэр. Только для знатных узников.
— Я рыцарь.
— Знаю. Этого недостаточно.
— Я готов внести умеренную плату за постой.
— Мы поговорим, когда я допью вино. — И он залпом осушил кружку.
Я вылил в нее остатки вина из кувшина.
— Видите ли, со всеми обращаются по-разному: с одними на один манер, с другими на другой. Знаю, вы меня понимаете. Вот вы, у вас есть друзья. Когда он пришел с соломой и едой для вас, я ж не возражал, как вы заметили. Я впустил малого самым любезным образом, верно ведь?
— Безусловно, и я тебе признателен.
— Я знал, что вы оцените. Вы рыцарь и благородный господин, как видно с первого взгляда. Только я ведь не обязан впускать посторонних. Я мог бы сказать: принеси пропуск от граф-маршала, а там посмотрим. Его хозяину потребовался бы день или два, чтобы получить такой пропуск, но лакей в жизни не получил бы.
Я кивнул.
— Я человек добрый, но также и бедный. Бедный человек, сэр, не может быть добрым задаром.
Дверь моей камеры, находившаяся за спиной надзирателя, оставалась открытой, и желтый свет фонаря падал на противоположную стену коридора. На мгновение огромная черная бесшумная тень заслонила пятно света — и исчезла.
Я спросил, сколько стоит его доброта.
— Всего один скильд в месяц, сэр. Совсем немного, правда ведь, сэр? За один-единственный скильд — заметьте, серебряный, — выдаваемый мне в полнолуние, вы найдете меня добрым и услужливым, сэр. Только перевести вас в камеру с окошком я никак не могу. Граф-маршал, он не разрешит.
— Разрешит. Он часто сюда приходит?
— Раз в две недели, сэр, дабы убедиться, что здесь все в порядке.
— Этого достаточно. Сейчас как раз полнолуние, верно? Кажется, прошлой ночью я видел полную луну.
Тюремщик облизнул губы:
— Да, сэр. Так точно.
— Значит, сейчас самое время внести плату за первый месяц.
— Да, сэр. Или можно выбрать другой срок выплаты, сэр: когда луна на ущербе или во второй четверти — в общем, когда пожелаете.
— Понимаю. — Я кивнул. — Кажется, в септре двадцать четыре скильда?
— Ну да, конечно. — Он снова облизнулся.
— Ты человек слова? Человек чести?
— Да, сэр. Стараюсь быть таким, сэр.
— Только это и может сказать любой из нас. Я сэр Эйбел, как тебе известно. Можно узнать твое имя?
— Фиах, сэр. К вашим услугам.
Я извлек из кошелька одну из йотунлендских золотых монет.
— Здесь больше золота, чем в септре. Но я не знаю насколько и потому готов оценить монету в двадцать четыре скильда. Ты согласен?
— Сперва мне нужно взглянуть на нее.
Я вручил надзирателю монету. Он потер ее о рукав, поднес к фонарю, чтобы золото заблестело, и отдал обратно.
— Вроде с ней все в порядке, сэр. Я попробую достать разменные деньги.
Я помотал головой:
— Я хочу предложить сделку. Ты продаешь свою доброту за скильд в месяц, значит, этой монеты хватит на два года. Вообще-то на больший срок, но мы сошлись на двух годах. Я отдам ее тебе за доброе отношение ко мне на протяжение всего времени моего заключения, продлится оно три года или пять. Но если меня выпустят через неделю, ты ничего не будешь мне должен. Монета останется у тебя, и мы расстанемся друзьями.
Он помотал головой.
— Почему нет?
— У нас так не принято.
Кажется, я вздохнул:
— У вас, надзирателей?
Он встал, подняв с пола ключ и фонарь.
— Вы не знаете здешних порядков. Вы даете мне скильд.
— У меня нет скильда. Все мелкие платежи производит мой оруженосец. Он даст тебе скильд, коли ты пустишь его повидаться со мной.
Тюремщик недовольно хмыкнул и двинулся прочь, но почти сразу повернулся ко мне:
— Дайте мне монету, и я принесу вам скильды, как я сказал.
Я помотал головой.
— Вы думаете, ваши друзья не оставят вас в беде. Но я-то знаю, как всегда бывает. Они будут навещать вас некоторое время. А потом перестанут приходить, и нам достанется все это. — Он указал огромным железным ключом на кошелек, висевший у меня на поясе.
Я подавил желание сказать, что сбегу отсюда прежде, чем случится нечто подобное. Возможно, сдерживаться не стоило.
— Советую вам хорошенько вылизать тарелки, сэр, поскольку в ближайшие годы вам не видать хорошей пищи.
Я промолчал.
— Отдайте мне монету, и я схожу к ростовщику. Коли он скажет, что с ней все в порядке, вы получите двадцать скильдов сдачи. И мое доброе отношение вдобавок.
Он выдержал паузу, но я продолжал хранить молчание; наконец он сказал:
— Она достанется нам, и года не пройдет. И я больше не собираюсь попусту тратить на вас слова.
Дверь из железных прутьев с грохотом захлопнулась за ним, и я пронаблюдал, как он поворачивает огромный ключ в замке. Я хотел крикнуть Оргу, чтобы он не трогал тюремщика, и одновременно хотел приказать, чтобы он схватил его; в конечном счете я не сделал ни первого ни второго.
