Вспомнив, как он тогда испугался, Тауг промолчал.
— Иногда бывает, что какая-нибудь сука из своры ощенивается прежде срока. Поскольку напряжение погони слишком велико, щенка бросают. Такое случается не часто, но случается. Может, раз в сто лет.
— А это тысяча лет в Скае?
— Верно. Когда щенка вот так бросают или теряют каким-либо иным образом, он может упасть или ненароком забрести в Митгартр. Тогда кто-нибудь находит его, одинокого и беспомощного, голодного и холодного, и может убить при желании. А может оставить умирать голодной смертью. Или же может подобрать, как сделали бодаханы, выкормить и выходить. Коли он так поступит, в конце концов ему воздастся по заслугам.
— Вы имеете в виду, Вальфатер приходит за своим псом?
— Ты побледнел. Неужели это так страшно?
Дрожа, Тауг кивнул.
— Полагаю, ты прав. Но ведь и чудесно так же. Если Вальфатер обнаружит, что пес, некогда им потерянный, любит своего спасителя, думаешь, он возненавидит последнего? Такое не в его духе.
— Надеюсь, — с жаром сказал Тауг.
— Да. На такое способны великаны, но никак не оверкины. Вальфатер вообще чужд всякого зла.
Через несколько минут Тауг робко проговорил:
— Здесь действительно прекрасное место.
— Прекрасное и ужасное. Ты заметил, какие тут яркие краски?
Тауг осмотрелся по сторонам и словно увидел все новыми глазами.
— Да, — сказал он. — Сперва я не обратил внимания, но они восхитительны.
— Это краски твоей души, и, если когда-нибудь они померкнут в тебе, все здесь станет черным и серым. Но я привел тебя сюда не для того, чтобы сообщить это. И не для того, чтобы растолковать про Гильфа.
— Где он, кстати? — Тауг огляделся по сторонам.
— Там, где и был. Я привел тебя сюда, чтобы рассказать про Вальфатера. — Я вздохнул. — Он очень добр и очень мудр и при всей своей мудрости и доброте остается человеком о двух ногах и двух руках: он добр от мудрости своей и мудр от своей доброты. Я говорил тебе, что провел в Скае двадцать лет, хотя они показались тебе несколькими днями.
— В такое трудно поверить.
— Пожалуй. Однако это не совсем правда, поскольку такой единицы летоисчисления, как год, в Скае нет; но «двадцать лет» ближе всего соответствуют действительности. Через двадцать лет Вальфатер поговорил со мной наедине, чего не делал прежде ни разу. Он начал с расспросов о моей первой жизни и увидел, что я почти ничего не помню, даже когда речь идет о моей битве с Гренгармом. Такое действие оказывает мед, который пьют в чертогах Вальфатера, и забвение избавляет нас от многих страданий. Тогда он спросил, желаю ли я воскресить воспоминания о прошлой жизни, и я ответил отрицательно. Вальфатер мудрее, чем мы.
Тауг медленно кивнул.
— По моему ответу он понял, что меня что-то тревожит, и спросил, вернусь ли я обратно в ваш мир, коли он мне позволит. Я не помнил Дизири, но мне не давало покоя это имя и чувства, которые я испытывал, когда произносил его вслух, и я ответил утвердительно.
Я умолк, но Тауг не говорил ни слова, хотя минуты текли одна за другой, и лишь задумчиво смотрел на плывущие высоко над нашими головами облака Сна и похожий на звезду замок между ними.
— Мы отправились к источнику Мимир, — наконец продолжил я. — Я испил воды из него и вспомнил тебя, Гильфа и много других вещей. Я явился к себе самому и увидел, как пью воду в развалинах замка Блюстоун. Потом Вальфатер изложил мне свои условия. Ты являешься богом для Баки и всех эльфов. Теперь тебе это известно.
— Эльфам не нравится поклоняться нам, и я их не виню.
— Я тоже, поскольку в этом виноваты мы сами. Зло и глупость существуют даже среди оверкинов, но они меньше, гораздо меньше наших. — Я на мгновение задумался. — Однажды Баки принесла мне в жертву свою кровь. Мы тебе рассказывали?
— Вроде нет.
— Я выпил кровь и исцелился. Тогда я должен был понять, как обстоят дела, но не понял. Я не хотел верить, что являюсь богом для кого-то.
— Я вас хорошо понимаю, — с жаром сказал Тауг.
— Точно так же эльфы отказываются быть богами для обитателей нижнего мира, предпочитая поклоняться им, хотя должны поклоняться вам. Но не в этом дело. Дело в том, что Вальфатер взял с меня слово не пользоваться здесь силой, которой я обладаю. Мне нельзя оставаться оверкином в Митгартре.
— То есть вы должны стать одним из нас? — спросил Тауг.
— Нет. Я должен стать ничтожнее любого из вас. Я уже не обладаю силой Митгартра. Ее я навсегда лишился. Я обладаю силой Ская, но дал слово не пользоваться ею, и если нарушу клятву, мне придется сразу же вернуться обратно.
Бедный Тауг мог лишь глазами хлопать.
— Думаю, тебе следует знать. — Я старался говорить спокойным тоном. — Время от времени я буду нуждаться в твоей помощи — помощи человека, способного использовать силу Митгартра за меня, как ты сделал сегодня ночью. Ты должен понять, почему я в тебе нуждаюсь.
Тауг шумно сглотнул.
— Однако ты не должен ничего для меня делать, покуда я не попрошу. А равно не должен обращаться со мной иначе, чем прежде.
— Д-да, сэр.
— Я рад, что ты понимаешь. Никому не рассказывай. В конце концов, это всего лишь сон.
— Анс идет, сэр Эйбел. Видите, вон там? — Тауг указал пальцем.
Я с трудом разглядел вдали сгорбленную фигуру Анса, которая показалась на вершине холма и начала неуклюже спускаться по склону — впрочем, довольно быстро.
— Нам пора, — сказал я, и зеленые холмы Сна, увенчанные тополями и кипарисами, стали похожи на солнечные блики, дрожащие на водной глади.
Тауг моргнул и рывком сел. Огонь погас, лишь тлели красные огоньки. Облако стояла над скрюченным телом Анса, наклоняя к нему прекрасную голову, покуда они почти не соприкоснулись губами. В следующий миг Облако обратилась туманом и растаяла в воздухе.
Тауг встал и подбросил сучьев в костер, потом опустился на колени рядом со мной.
— Вы еще собираетесь ехать за моей сестрой?
— Я посылаю тебя, — сказал я.
— Я обладаю правом посвящать в рыцари, — сказал я людям Била. — Кто сомневается, пусть бросит мне вызов сейчас же.
Все молчали, хотя выжидательно смотрели на Гарваона.
— Мне хотелось бы сказать, что я обладаю также землями, прекрасными поместьями, которыми могу жаловать воинов, возведенных мной в рыцарское достоинство. У меня нет земельных владений, но лорд Бил великодушно вызвался восполнить их отсутствие.
По рядам прокатился гул голосов, менее громких и внятных, чем шум ветра. Я поднял руку, и они стихли.
— Многие становятся рыцарями в огромных замках на юге, — продолжал я. — Там чан для ритуального омовения и подле него три рыцаря, дающие указания претендентам. От заката до рассвета они охраняют свое оружие. Там знамена, молитвы и песни, и прекрасные дамы в шелках наблюдают за происходящим. У нас есть дама, но она в кожаном платье, и за плечами у нее колчан.
